Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

Алексей Данилович сидел насупившись, но не смел остановить сына, боясь испортить царскую веселость. Было ему неловко от того, что Федор заместо шута смешил народ, не думая о собственном достоинстве. Но ему, не познавшему горести военных тревог и поражений, будет легче служить в числе прочих потешных, чем воеводе, прошедшему через кровь и огонь военных утех, и чувствующий себя за царским столом неповоротливым косолапым медведем.

Алексей Данилович ждал нового назначения на ратную службу, но надолго, очень надолго задержался при царевом подворье, не догадываясь, что вскоре оставит там и свою, и сыновью голову.

Послание Ивана Грозного Василию Грязному

Писал ты, что за грехи взяли тебя в плен; так надо быть. Васюшка, без пути средь крымских улусов не разъезжать; а уж как заехал, не надо было как при охотничьей поездке спать: ты думал, что в окольные места приехал с собаками за зайцами, а крымцы самого тебя к седлу приторочили. Или ты думал, что и в Крыму можно также шутить, как у меня, стоя за кушаньем? Крымцы так не спят, как ты, да вас, неженок, умеют ловить; они не говорят дойдя до чужой земли: "Пора домой!" Если бы крымцы были такими бабами, как ты, то им бы и за рекой не бывать, не только что в Москве.

Из древнего восточного манускрипта

УТРАТА ОБРЕТЕННОГО

Едигира с Федором везли по безлюдной степи все дальше и дальше от Москвы и русских городов. Им разрешили ехать на повозке, в то время как остальные пленники брели сзади, подгоняемые татарскими плетьми и пиками. Такое расположение они объяснили тем, что за них ждут богатый выкуп и желают сохранить им силы. Возком управлял смуглый, почти черный престарелый татарин Муса, не закрывающий рта и разговаривающий если не с пленниками, то с лошадью, со степью, дорогой, небом.

— Какой плохой набег получился, — сокрушался он, — Муса совсем ничего домой не везет. Так, два рваных одеяла да старый зипун. У меня дома гораздо лучше есть, но и этот сгодится, хоть чего-то привезу своим детям. — Он, конечно, прибеднялся, потому что возок его был почти доверху забит всяческим барахлом, собранным по крестьянским дворам, оставленным хозяевами перед наступлением Орды.

Едигир переводил некоторые его откровения и они тихонько смеялись вместе с Федором над сетованиями Мусы. Через несколько дней пути чувство неволи, остро мучившее их поначалу, притупилось и они вновь начали радоваться утреннему солнышку, щебетанию птиц, ощущать чувство голода и съедать все, что доставалось им от общего котла. Федор даже попробовал подшутить над Мусой, связав ему как-то во сне ноги, а веревку закрепил за повод мирно пощипывающего траву мерина. Ночью, переходя с места на место, он оказался на приличном расстоянии от лагеря, утащив за собой и спящего возницу. Тот проснулся ночью в чистом поле, хотел встать, но упал, перепугался и заорал, что есть мочи. Всполошил криком весь лагерь, а испуганный мерин пустился бежать дальше по степи, волоча жалобно голосившего Мусу. Его вскоре поймали, отвязали слегка побитого и пораненного татарина и долго хохотали, потешаясь над его испугом и причитаниями. На счастье пленников никто и не подумал, что это их проказы, а то могли бы побить, покалечить. Правда, Муса что-то заподозрил и с тех пор стал ложиться спать отдельно и часто просыпался ночью, ощупывая ноги.

Шутка вскоре позабылась и возница обрел неизменное свое добродушие и разговорчивость. Со временем он начал подсовывать Едигиру и Федору жирные куски баранины, если ему удавалось выпросить их у кашеваров. Впрочем, он тут же пояснил им причину своей доброты:

— Буду просить, чтоб вас ко мне на двор отправили. Зря что ли взялся везти вас? У меня виноградник бо-о-льшой, большой! Скоро собирать надо, вино давить. Дом новый построю. А может, и совсем у нас жить останетесь? У нас в Крыму хорошо! Зимы нет, не то что в Москве вашей. Жен вам найдем. У меня три дочери есть. Им замуж скоро пора будет. Заработаете на калым, а я много не возьму, полсотни баранов хватит, — забирай любую и живи.

— Где ж мы тебе столько баранов возьмем? Красть, что ли? — поинтересовался Едигир.

— Зачем украсть? В набег ходи, воюй и баранов Мусе на двор приводи. Правда?

— Правда, правда, — соглашался Едигир. И вдруг во время одного из таких пустых разговоров его, словно шилом пронзила мысль о собственном колчане, с которым он никогда не расставался и настолько привык к нему, что не сразу оказавшись в плену, ощутил его пропажу. Ведь там находились остатки золота, которое он вынес из Сибири! Где и у кого находится колчан?

Он поделился этим с Федором, который пришел в восторг от возможности заплатить выкуп, освободиться из плена и вернуться в Москву.

— А ты сможешь отличить его от остальных? — спросил он Едигира.

— Спрашиваешь! Свой колчан всегда узнаю, отличу от любого. Но кто позволит мне шляться по всему лагерю и искать его. Даже если и найду, так новый хозяин не отдаст.

— А давай, попросим Мусу, чтоб он разыскал колчан?

— Да не станет он этим заниматься. Надо самим придумать что-то.

Они долго совещались и решили все-таки посвятить Мусу, но лишь в часть своего плана. Как-то вечером Едигир подсел к мирно дремавшему на мягком войлоке Мусе и спросил его:

— Скажи, уважаемый, а какая дичь у вас в Крыму водится? — Муса не удивился вопросу и начал перечислять, сколько птицы живет в горах, горные бараны, изюбры, кабаны, а потом спросил:

— А зачем это тебе? На охоту что ли собрался?

— Как же я на калым заработаю? Как твою дочку в жены сосватаю, если буду на твоих виноградниках с утра до вечера спину гнуть. Я хорошим охотником был, могу любого зверя взять. Вот и думаю, если уважаемый Муса разрешит, то буду каждый день по барану приносить, а то и птицу для обеда.

Маленькие хитрые глазки Мусы заблестели и он тотчас оценил заманчивость предложения своего пленника.

— Так, так… Ладно, буду пускать тебя в горы, если не убежишь.

— Зачем бежать стану, когда такой добрый хозяин у меня? — и похлопал его по плечу, как бы выказывая преданность. Лицо Мусы расплылось в улыбке.

— Вай-вай, как хорошо жить станем, все у нас будет, а потом детей нарожаете, саклю построите, Муса внуков нянчить станет.

— А мне невесту найдешь? — вступил в разговор Федор Барятинский, перемигнувшись с Едигиром.

— Две найду! Только калым давай. Есть калым — есть невеста. Нет калым — живи один.

— А коль захочу ее в Москву увезти? — все больше входил в роль Барятинский, вызывая Мусу на откровенность. — Отпустят невесту со мной?

— Когда женой будет, то вези, куда захочешь. Хоть продай.

— Только просьба у меня к тебе есть, уважаемый, — незаметно повернул разговор Едигир, — когда меня в плен взяли, то лук и колчан со стрелами со мной были, а где он теперь, не знаю. Привык я к тому луку, только с ним и охотился. Как бы найти его?

Муса недоверчиво глянул на него и подозрение шевельнулось в хитром татарине:

— Зачем тебе лук понадобился? Пострелять всех хочешь и сбежать? Вот в Крым приедем, найду тебе лук и стрелы, а сейчас, извини дорогой, не могу.

Но Едигир со всей страстью начал расписывать, какой у него замечательный лук и как ему жалко лишиться его. В конце концов, старик сдался и пообещал найти того воина, который завладел оружием Едигира. Два дня отлучался он вечерами от своей повозки и бродил по лагерю, разговаривая с ордынцами. На третий день уже в темноте вернулся радостный и возбужденный к костру, бросив к ногам Едигира колчан и лук, правда, с порванной тетивой.

— Твой будет? — спросил он. Едигиру хватило одного взгляда, чтобы узнать собственное оружие, с которым он не расставался много лет, и он согласно кивнул головой, поднял колчан с земли и по весу определил, что золотые монеты находятся в тайнике, настолько тяжел и увесист был он.

— Спасибо, уважаемый Муса, долг за мной, отблагодарю при первой возможности. Но как тебе удалось найти их?

Муса самодовольно ухмыльнулся, пригладил седую топорщившуюся бородку, ответил:

— Муса все может, если с уважением попросить его. Узнал у знакомых людей, кто вас схватил, тому и добыча досталась. Оказалось, один их них мой сосед Жухраб был. Я к нему, спрашиваю, верно пленник шибко бедный был, нечего и взять с него? Он согласился, чего с него взять… саблю сотник забрал, коня — Мурза, а Жухрабу только и осталось лук без тетивы да колчан драный. А он в походе кашеваром. Зачем ему лук? Предложил ему тулуп бараний, он согласился. Но тулуп дома у меня, мало ли что за дорогу случится…

Федор Барятинский сидел рядом и прислушивался к каждому слову, пытаясь понять, о чем идет речь, бросал любопытные взгляды на колчан, лежавший перед ними. Муса спрятал лук подальше, а изодранный сайдак, как он его называл, оставил Едигиру. Едва дождавшись, когда их возница уснет, Едигир и Федор уползли и темноту и там принялись внимательно ощупывать колчан изнутри.