Римские рассказы - Альберто Моравиа

- Мясная закрыта... Разве немного овечьего сыра.

- А спагетти?

- Могу сварить, но придется подождать, огонь уже потух... И потом у меня нет ни масла, ни томата.

Бритва выступил вперед и развязно сказал:

- Ну, ну, мамаша, вы что, боитесь, что мы не заплатим?

Она, не смущаясь, ответила:

- Вы можете платить сколько угодно... но раз у меня ничего нет?

- Тогда зачем вы написали на вывеске "Остерия"?

Она пожала плечами и, шлепая туфлями, направилась к двери.

- Дура неотесанная! - крикнул ей вслед разъяренный Теодоро.

Женщина обернулась и спокойно сказала:

- От дурака слышу.

С этим она и ушла.

Не солоно хлебавши мы вышли на улицу, проклиная Марчано.

Сильно припекало солнце. Мы решили вернуться назад к озеру Браччано: быть может, там, в одной из этих красивых деревушек, Ангуилларе или Тревиньяно, найдется что-нибудь поесть. Мы мчались с бешеной скоростью и всю дорогу ругали здешний народ: "Грубияны, невежи, хамы, дикари, негодяи, навозные жуки, подлецы, мужланы". И это еще не самые крепкие словечки, которыми мы честили жителей римских пригородов. После нескольких минут этой сумасшедшей езды показалось голубое, сверкающее озеро. Оно так искрилось на ярком солнце, что на него было больно смотреть. Мы подъехали к Тревиньяно, остановились у траттории над самым озером и вошли в помещение, очень похожее на харчевню в Марчано, но с той разницей, что здесь мы застали несколько охотников с ружьями и собаками.

- Угрей! - с порога сказал Уго.

- Есть только один, но зато большой, - ответила хозяйка, направляясь к чулану, где был садок.

Она ввела нас в темную каморку, похожую на прачечную. Здесь в цементном бассейне для стирки белья лежал, свернувшись кренделем в темной воде, грязновато-зеленый угорь. Женщина опустила туда ведро и стала ловить угря, все время ускользавшего от нее; наконец она поймала его и вытащила. Он продолжал извиваться в ведре. И тут Теодоро, у которого уже слюнки потекли, допустил оплошность. Он ухватил угря за шею, крича:

- Теперь не уйдешь!

Но угорь извернулся, и Теодоро в испуге выпустил добычу. Угорь упал на пол и юркнул под садок.

- Держи его, держи! - закричал Теодоро, бросаясь на пол.

Но где там!.. Женщина сказала:

- Он уполз в сточную трубу, его уже не поймаешь!.. Но вы должны уплатить за него.

В общем, мы потерпели полную неудачу.

Здесь, как и в Марчано, есть было нечего. Мы заказали свежие бобы, овечий сыр, хлеб и вино. Нечего сказать, подходящий воскресный обед, стоило проехать пятьдесят с лишним километров, чтобы съесть его в Тревиньяно! В траттории было полно охотников, толковавших об охоте, но, видно, все их разговоры были пустой болтовней, потому что ни у кого из них мы не заметили даже подстреленного жаворонка. Зато собак была пропасть: все худые до ужаса, рыжие, лохматые. Теодоро швырял им бобовые стручки, приговаривая:

- Нате, жрите, заморыши!

И бедняги набрасывались на них, думая, что это хлеб.

Но сыр был хорош, острый, пахучий, вино тоже недурное, а хлеба и бобов было вволю. Итак, мы набили животы сыром, бобами, хлебом и вином. Сколько мы выпили вина? Без преувеличения почти по два литра на брата. Под конец за столом, усыпанным бобовыми стручками, завязался спор о последнем футбольном матче, и Теодоро, не терпевший обычно никаких возражений, сказал Бритве, который своими доводами припирал его к стенке, что он не прочь дать ему в морду. Пришлось их разнимать.

Когда мы уезжали отсюда, нам снова стало весело, потому что мы основательно выпили, хотя и скверно поели. И вот, вместо того чтобы вернуться в Рим, мы отправились в Рончильоне выпить по чашке кофе. На одном подъеме нам попались два велогонщика с номерами на спине и на груди, нажимавшие из последних сил. Кто-то вспомнил, что в этих местах как раз в воскресенье должен происходить велокросс; видно, эти двое отстали от основной группы. Когда мы проезжали мимо гонщиков, Теодоро, разгоряченный вином, высунулся из окошка и стал по своему обыкновению над ними насмехаться:

- Эй ты, тряпичные ноги, рогач... Катаешься, а тем временем жена тебе рога наставляет, конопатый!

Мы надорвали животы от смеха, тем более что гонщики, усталые, потные, согнувшись над рулем, не отвечали, сберегая дыхание, и только метали на нас яростные взгляды. Мы опередили их, проехали с километр и в самом деле нагнали основную группу участников кросса: двадцать с лишним велосипедистов со свитой болельщиков, тоже на велосипедах, и две сопровождавшие их машины. Мы промчались мимо них на третьей скорости и через пару километров, не сбавляя хода, въехали в Рончильоне. Уго, выпивший не меньше других, на самой площади, вместо того чтобы затормозить, бог знает почему прибавил газу. Маленькая, сверкающая лаком темно-синяя машина, тихо проезжавшая впереди, загородила ему дорогу, и он, как сумасшедший, с разгону врезался в нее. Мы сразу остановились и вышли; вылез и хозяин пострадавшей машины высокий лысый господин с усами щеточкой, в клетчатом костюме и замшевых перчатках. Мы были кругом виноваты, но с пьяных глаз начали препираться с этим господином аристократической внешности. Он говорил спокойно и пренебрежительно, надменно меряя нас взглядом, а мы орали. На крик сбежались все, кто был на площади. Синьор раздраженно сказал, что мы пьяны, и это было верно. Но Теодоро стал кричать ему прямо в лицо:

- Да, мы не картавим на французский манер и водим машину не в лайковых перчатках, но мы сбавим форсу синьору графу!

Откуда он взял, что это граф, одному богу известно. В этот момент толпа зашевелилась, чья-то рука схватила Теодоро за плечо и послышался чей-то голос:

- А ну, повтори, что ты там говорил, ну-ка, повтори!

Это были два гонщика, которых незадолго перед тем поносил из машины Теодоро. Один - долговязый, тощий, со впалыми щеками и блестящими глазами, другой - низкорослый, с приплюснутой головой, без шеи и с широченными плечами. Поднялась суматоха. Теодоро пятился, повторяя:

- Да кто ты такой? Откуда ты взялся?

А долговязый гонщик, толкая его и награждая тумаками, требовал, чтобы он повторил свои слова. "Граф", почувствовав поддержку, стал кричать, что мы пьяны; мы сцепились с низкорослым велосипедистом, который тоже лез на рожон. Толпа заволновалась. Потом долговязый размахнулся, чтобы ударить Теодоро, но угодил в "графа", тот дал сдачи, хватив его кулаком, маленький гонщик набросился на Теодоро, а мы, в свою очередь, взяли его в оборот, и все кругом начали кричать. К счастью, в эту трудную минуту явились два карабинера, суровые, вежливые, невозмутимые, и как по волшебству воцарились порядок и тишина. Все предъявили документы; толпа следила за сценой, затаив дыхание. Теперь слышен был только испуганный голос Теодоро, который оправдывался:

- Мы бедные люди... Так уж получилось... Известное дело, воскресенье...

На обратном пути настроение у нас, понятно, было кислое. Кто-то сказал:

- Это все из-за катафалка... Плохая примета.

Но Алессандро, более рассудительный, ответил:

- При чем тут катафалк? Сами виноваты. В другой раз знаете, что сделаем? Возьмем с собой девушек... Женщины не то, что наш брат... при них таких вещей не случается.

В Риме мы расстались, даже не попрощавшись, досадуя на себя и друг на друга. У машины был помят амортизатор и разбита одна фара, а у Теодоро рассечена губа.

Возмездие Тарзана

В то лето я не мог найти никакой другой, более серьезной и достойной меня работы и поэтому согласился разъезжать на велосипеде в компании пяти таких же, как я, рекламируя фильмы для одного нового кинотеатра. К каждому велосипеду был прикреплен раскрашенный щит, и на каждом щите - по слогу в две или три буквы, так что все шесть вместе составляли полное название фильма, который мы и рекламировали, медленно двигаясь по улицам города. В общем, "люди-сэндвичи" на двух колесах - вот что мы собой представляли. Спору нет, на свете существуют куда более привлекательные профессии; да к тому же, чтобы сделать нас более заметными, нас облекли в какие-то комбинезоны небесно-голубого цвета, так что мы походили на ангелочков, каких носят по улицам во время церковных процессий на пасху. Но ничего не поделаешь: коли кушать охота, возьмешься и за такую работу.

Я колесил по городу, возя на себе щиты с названиями вроде "Люби меня сегодняшнюю ночь", "Пламя над архипелагом", "Два сердца в бурю", "Дочь вулкана" и тому подобное. Ехал я всегда во главе нашей колонны, так как мне уже стукнуло пятьдесят, волосы у меня были совершенно седые и я неизменно оказывался самым старшим из своих товарищей; поэтому рекламное агентство и возлагало на меня ответственность за наш кортеж. Следующим за мной ехал Польдино, белокурый мальчуган лет семнадцати, с острым, как мордочка хорька, лицом, со стеклянно-голубыми глазами; характер у него был строптивый и непослушный, настоящий сорванец.

Остальные четверо были тоже мальчики от пятнадцати до двадцати лет. Я им всем пятерым в отцы годился, и они меня в шутку называли дядей. Все они были той же закваски, что и Польдино: ребята, выросшие после войны, во времена черной биржи, американских негров и "сеньорин". Я не пользовался у них никаким авторитетом, о чем своевременно и предупредил агентство; всякий раз, когда им представлялся удобный случай, они вступали против меня в заговор.