Сыновья Ананси - Neil Gaiman

Он хотел лишь выиграть немного времени, но, поднявшись на сцену, почувствовал себя как дома. Никто ничем в него не бросал. И в голове – совсем не вата, а полно места для мыслей. Он отчетливо сознавал присутствие всех до единого людей в зале: и постояльцев отеля, и обслуги, и выпивох у барной стойки. Он видел все: как бармен отмеривает алкоголь в коктейль, как старушка в дальнем конце комнаты наливает в большую пластмассовую кружку кофе. Он по-прежнему был сердит и напуган, но весь свой страх и весь свой гнев вылил в песню, а потом превратил ее в рассказ о любви и лени. И пока пел, думал.

«Что сделал бы сейчас Паук? – думал Толстый Чарли. – Как поступил бы папа?»

– Под променадом… – пел он, – мы займемся любовью.

Певица в красном платье улыбалась и щелкала пальцами, а потом даже стала покачиваться в такт музыке. Наклонившись к микрофону у электрического пианино, она начала подпевать.

«Я и впрямь пою перед аудиторией! – удивился Толстый Чарли. – Ну надо же!»

Он не спускал глаз с Грэхема Хорикса.

Вступая с последним припевом, он поднял руки над головой и стал хлопать, и вскоре вместе с ним захлопал весь зал: обедающие и официанты, гости и повара, все, за исключением Грэхема Хорикса, чьи руки все так же прятались под скатертью, и Дейзи, чьи руки все так же вжимались в стол. Дейзи смотрела на него так, словно он не просто свихнулся, но еще и выбрал крайне неподходящее время для своей мании.

Аудитория хлопала, Толстый Чарли улыбался и пел и, пока пел, вдруг без тени сомнения понял, что все будет хорошо. Все для всех уладится: и для него с Пауком, и для Дейзи, и для Рози, где бы она ни была. Он знал, что сейчас сделает: совершит глупый и невероятный, идиотский поступок, но это сработает. И когда замерли последние ноты песни, произнес:

– За столом, где я обедал, сидит одна прекрасная девушка. Ее зовут Дейзи Дей. Она тоже из Англии. Помашешь присутствующим, Дейзи?

Дейзи поглядела на него с отвращением, но все-таки подняла руку от стола и помахала.

– Я кое-что хотел сказать Дейзи. Она не знает, что именно это будет. – «Если это не сработает, – прошептал внутренний голосок на задворках его сознания, – она умрет. Это-то ты понимаешь?» – Но будем надеяться, она скажет «да». Дейзи? Ты выйдешь за меня замуж?

Воцарилась мертвая тишина. Толстый Чарли во все глаза смотрел на Дейзи, усилием воли заставляя ее понять, заставляя подыграть ему.

Дейзи кивнула.

Обедающие зааплодировали. Вот это шоу! К столу слетелись певица, метрдотель и несколько официанток, подняли Дейзи на ноги и потащили на середину танцпола. Они подвели ее к Толстому Чарли, и, когда оркестр заиграл «Просто позвонил сказать, что я тебя люблю», он ее обнял.

– У вас есть кольцо?

Толстый Чарли опустил руку в карман.

– Вот, – сказал он Дейзи. – Это тебе.

Потом обнял и поцеловал. Если кто-то и будет убит, подумал он, то сейчас самое время. Быстро, слишком быстро поцелуй закончился, и все вокруг стали жать ему руку, хлопать по плечу и обнимать (один человек, заявивший, что приехал на Музыкальный фестиваль, даже всучил ему визитную карточку). И Дейзи оглушенно стояла с очень странным выражением на лице, сжимая подаренный им зеленый лимон. А когда он оглянулся на стол, за которым они сидели, Грэхема Хорикса там уже не было.

Глава тринадцатая,

которая кое для кого плохо кончается

Теперь птицы разошлись не на шутку: кричали, каркали и верещали в кронах деревьев. «Идет», – подумал Паук и про себя выругался. Он вымотался, сил больше нет. У него ничего не осталось. Ничего, кроме усталости, ничего, кроме изнеможения.

Он думал о том, каково это – лежать на земле и чувствовать, как тебя пожирают. С какой стороны ни посмотреть, паршивая смерть. Сомнительно, что он вообще сумеет отрастить себе не то что печень, а хотя бы язык, да и вообще тот, кто охотится за ним, ни первой, ни вторым не ограничится.

Паук принялся раскачивать столб. Сосчитав до трех, он что есть мочи дернул разом на себя обе руки, чтобы они натянули веревки и потащили бы за собой столб, потом еще раз сосчитал и попробовал снова.

С тем же успехом он мог бы пытаться перетащить через шоссе гору. Раз, два, три… рывок! Раз, два, три… рывок! Раз, два, три… рывок!

Интересно, скоро ли появится зверь?

Раз, два, три… рывок! Раз, два, три… рывок!

Где-то кто-то пел – Паук ясно слышал песню про любовь и лень. И слушая ее, вдруг улыбнулся и поймал себя на мысли, что жалеет, что у него больше нет языка: он показал бы его Тигру, когда тот наконец соизволит явиться. Эта мысль придала ему сил.

Раз, два, три… рывок!

И шест поддался и шевельнулся у него под руками.

Еще рывок, и он вышел из земли – так же легко, как выходил меч из камня.

Подтянув к себе веревки, он схватил его за конец. Шест был футов трех высотой. Один его конец был заострен – чтобы легче вбить в землю. Онемевшими пальцами Паук стащил с рук петли, которые теперь бесполезно повисли у него на запястьях. Он взвесил шест в правой руке. Подойдет. И вдруг понял, что за ним наблюдают. Наблюдают уже давно, как кошка за мышкиной норкой.

Зверь явился в тишине или почти полной тишине, подобрался, как тень облака. Паук успел разглядеть лишь нетерпеливо бьющий по бокам хвост. В противном случае его можно было принять за статую или за гору песка, которую причудливая игра теней превратила вдруг в чудовищную кошку, ведь шкура у него была цвета песка, а немигающие глаза – зелени моря посреди зимы. И у него была широкая, жестокая морда пантеры. На островах всех крупных кошек называют Тигр. А сейчас перед Пауком стояло воплощение всех крупных кошек, только крупнее, злее и опаснее.

Колени Паука все еще были спутаны, и он едва мог передвигаться. Кисти рук и ступни словно бы покалывало тысячью иголок. Он стал прыгать с ноги на ногу и попытался изобразить, будто делает это намеренно, будто это какой-то устрашающий танец, а не потому, что больно стоять.

Ему хотелось присесть и развязать веревку на коленях, но он не решался отвести глаз от зверя.

Шест был тяжелым и толстым, но слишком коротким, чтобы послужить копьем, слишком большим и неудобным, чтобы бросать как дротик. Паук держал его за заостренный конец и сейчас намеренно отвел взгляд, посмотрел на море, старательно не глядя на то место, где застыл хищник, и полагаясь на периферийное зрение.

Что она сказала? «Ты станешь блеять. Ты станешь скулить. Твой страх привлечет его».

Паук заскулил. Потом заблеял, как подраненный козлик, откормленный, потерявшийся и одинокий козлик.

Мазок песчаного, доля секунды, за которую и не распознать даже несущихся на него зубов и когтей. Паук замахнулся шестом, как бейсбольной битой, замахнулся изо всех сил и почувствовал, как с удовлетворительным, влажным стуком его оружие соприкоснулось с носом хищника.