Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

– Смогу, – пообещал парень таким голосом, что Севела увидел, что молодой Зокир сдохнет в седле, но доедет до Тира за два дня.

– Побудь здесь, – сказал Севела. – Я напишу письмо.

Он поднялся в кабинет и быстро написал на листе десяток строк. В сумерках он уже плохо различал, что пишет, но не было времени разжигать светильник, молодого Зокира следовало отправлять поскорее. Лист он плотно свернул, сунул в маленькую тубу, перевязал ее тонким ремешком и затянул узел. Когда он спустился в кухню, парень опять жевал.

– Перед дорогой, адон капитан… – оправдался стражник, поймав взгляд Севелы. – Когда теперь смогу поесть?

– Верно! – одобрительно сказал Севела. – А я про то не подумал…

Он перерыл ларь и шкаф, свалил на стол сушеное мясо, стопку лепешек, сыр, смоквы, и баклажку кносского сверху положил. Из полотняного покрывала он свернул узел и подтолкнул его по столу к молодому.

– Это в дорогу тебе. Дам еще пять ауреусов. Спрячь в пояс.

– Все сделаю, адон.

– Побудь здесь, я оденусь… А ну, повтори имя человека в Тире!

– Менахем бен Ют! – без заминки сказал парень.

– А как найдешь его?

– Живет в квартале, что за верфью. Найду… Так верно, что могут за такое дело до триария повысить, адон капитан?

– Ты доберись до Тира, Гума Зокир, – сказал Севела. – А поощрение тебе будет.

И подумал: когда все откроется, парню несдобровать. А может быть, и не тронут парня… Поступил по уставу, получил приказ – поехал в Тир… Дурак молодой. Назначат двадцать палок и на выгребную яму…

…совещаться заполночь. Севела принял все резоны Идумеянина. Согласился и с тем, что ни Натана, ни Нусима, ни Переца-Задиру в Тир не возьмут. Рыжий обращался к Севеле указующе. Но не сделать ни одной уступки рыжий не мог, потому Севела соглашался со всем, что он скажет, и ждал конца совещания, чтобы последнее слово осталось за ним, и отряд пошел в Тир через Кесарию Палестинскую.

– Самарию минуем за два дневных перехода, – сказал рыжий и, нагнувшись над столом, мазнул пальцем по карте. Тонкий палец прошуршал по карте от Александриона до Изрееля.

Севела, словно раздумывая, поднял брови, побарабанил подушечками пальцев по подлокотнику, выдержал сообразную паузу и неторопливо сказал, вглядываясь в карту:

– Не лучше ли повести отряд через Антипатриду? А после – на запад, через Кесарию Палестинскую?

– Зачем это? – недовольно спросил Идумеянин.

– Это крюк, – Севела кивнул. – И немалый крюк. Так что я понимаю твое удивление, суб-капитан. Я даже понимаю, что предложение пойти через Антипатриду настолько тебя поразило, что ты изменил своей обычной вежливости и разговариваешь с офицером чина высшего, чем твой, как со своим денщиком.

Рыжий поджал губы.

– Суб-капитан сожалеет о невольной бестактности, – торопливо сказал Нируц. – Не правда ли, суб-капитан?.. Нам предстоит важнейшее дело, все мы теперь озабочены и взволнованы. Извиним друг другу незначительные нарушения офицерского этикета.

– Прошу извинить, – проворчал рыжий и неприязненно глянул на Севелу. Потом добавил язвительно: – Я со всем почтением прошу адона капитана Малука объяснить офицеру меньшего чина: зачем удлинять поход на сотню миль?

– Я докладывал тебе на прошлой неделе, мой майор, – кротко сказал Севела, обернувшись к Нируцу. – Если хочешь, я сейчас принесу тебе сообщение из Сихема. Доносил агент Адриан… Это про отряд Хука Балагура.

– Что такое? – недоуменно сказал Нируц. – Хук весной откочевал в Заиорданье. Или не так?

– Он вернулся в Самарию, мой майор, – с сожалением сказал Севела.

– И что доносит твой человек?

– Адриан.

– Припоминаю, – оживился Нируц. – Адриан! У него ведь должок к Хуку?

– Балагур у него отнял двадцать коров, – сказал Севела. – Угнал в Батанею… Расквитаться у Адриана руки коротки. А едва Балагур объявился в Самарии, Адриан мне написал. Сто восемьдесят бойцов нынче у Хука Балагура, рыщут по всей Самарии.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – неприятным голосом произнес рыжий.

– Малук напомнил мне о донесении агента из Самарии, – объяснил Нируц и потрогал мочку уха. – В Самарию из Заиорданья вернулся зелот Хук Балагур. У него большой отряд. Малук думает, что не стоит вам вести людей через Самарию.

– У меня обученная центурия, майор, – высокомерно сказал рыжий. – Меня не беспокоит шайка оборванцев из Заиорданья. Я вырежу этих пастухов, коли они спрятаться не успеют.

– Возможно, – холодно сказал Нируц (он не любил, когда ему обещали подобное). – А возможно, вы потеряете людей. Хук Балагур – беспокойный малый. Он вернулся в Самарию, и невозможно предугадать, где будут разбойничать его люди. Ваш отряд могут задержать, могут потрепать. А это сейчас ни к чему.

– И еще, – добавил Севела, доброжелательно глядя на рыжего. – Подумай о дорогах, суб-капитан. Уж ты-то знаешь, что за дороги в Самарии. Не дороги, а тропы. А до Кесарии Палестинской лежит дорога романской постройки. И выходит так, что крюк до Антипатриды и Кесарии – вовсе и не крюк.

Идумеянин моргнул, склонился над картой, поводил по ней пальцем. Потом поднял голову и кивнул.

– Пусть так. Поедем через Антипатриду.

– Закончим на этом. Вам обоим нужно отдохнуть, – сказал Нируц.

– Я пойду к своим людям, – проскрипел рыжий. – Прощай, майор.

– Желаю удачи, Траян, – тепло сказал Нируц.

– Малук, будь у Дамасских ворот на рассвете, – сказал Идумеянин. – И не отставай на марше. В моем отряде не ждут.

– Я еще не встречал людей приятнее, чем ты, любезный суб-капитан, – сладким голосом сказал Севела. – Если вдруг меня не будет на рассвете у Дамасских ворот – значит, ты перепутал ворота.

Когда рыжий ушел, Нируц спросил:

– Зачем ты злишь его?

– Он высокомерный ублюдок. Любимчик Вителлия… Наглец.

– Не ссорься с ним. Вам неделю быть рядом. В походе не надо ссор.

– Об этом не беспокойся, мой майор. Дела Службы превыше ссор.

Нируц придвинул к себе карту и некоторое время разглядывал. Что-то высчитывал в уме. Потом поднял глаза и сказал:

– Да, неделя… Не меньше.

– Скажи, а что будет потом?

– Потом?

Нируц приподнял брови. Казалось, он сейчас не может и думать ни о каких «потом».

– Да, потом. Рано или поздно тебе придется дать отчет властям. Как ты объяснишь арест жителей Тира? И как ты объяснишь гибель законопослушных людей?

– Невеликая забота, – беспечно сказал Нируц. – Я не первый год в Службе и знаю, как отписываться на запросы романцев.

– А после? После того как ты, предположим такое, успокоишь Бурра? Станешь искоренять галилеян, арестовывая одну общину за другой?

– Я не заглядывал так далеко, – сказал Нируц. – Коли нам троим – тебе, мне и Идумеянину – удастся спрятать галилеян от Лонгина хотя бы на год, то я буду счастлив… Я буду счастлив некоторое время. А потом перестану быть счастлив и стану думать, как придержать галилеян, как обмануть Лонгина, Бурра и наместника, как удержать Каиаху от расправы с галилеянами руками романцев…

– А вот о Вителлии, – перебил Севела. – Идумеянин знает истинную цель похода в Тир. Надо думать, что и наместник Вителлий тоже это знает. Он может донести Лонгину о галилеянах.

– Этого не случится, – сказал Нируц, как говорят о малозначащем. – Наместник Вителлий принадлежит к партии сенатора Лепида. Лепид и Лонгин давние враги. Вителлий интригует против Лонгина, он не станет помогать проконсулу.

– Ни в чем не повинных горожан Тира погонят в Ерошолойм… – сказал Севела. – Я выполню твой приказ. Но это будет грязным делом, мой майор.

Нируц промолчал.

– Позволь еще спросить, – сказал Севела. – Отчего ты не попытался снестись с вдохновителями галилеян? С теми, кто пишет букву их канона.

– Так нет же их, этих вдохновителей, капитан! – Нируц нервно рассмеялся. – Нет у них своего первосвященника, своего верховного жреца!.. В безличии вдохновителей их сила.

Нируц шумно встал, шагнул к большому шкафу и взял с полки несколько листов.

– Вот, – сказал он. – Здесь десятки имен. Подставь любое – и можешь объявлять этого человека творцом галилеянского канона… Иоханаан из Гисхалы! Маннай из Иезера! Какой-то Терентий бен Симон из Тивериады, избавляет от язв и падучей… Десятки вероучителей, и никто не сможет выбрать из них истинного создателя канона! Они бродят по Провинции, они учат в Schola, они помалу склоняют людей к светлому и простому учению. Но их предводителя ты найти не сможешь, нет его.

Нируц швырнул листы поверх карты.

– Я искал их верховного вероучителя! – горячо сказал он. – Агенты сбились с ног, отыскивая этого человека… Хотел бы я договориться с ним. Или запугать его, или прирезать… Но его нет! Можешь любого из галилеян объявить вдохновителем канона, любой подойдет! Гляди!.. Здесь множество имен!

Склонившись над столом, он ткнул пальцем в убористо исписанные листы.

– Рафаил Итурейский! – возгласил Нируц. – Рав Анания бен Изат! Некто Юстин из Иотапаты, двадцати лет ему не исполнилось, а вся Идумея уже услышала от него галилеянское учение… Некто Иесуйя бен Иосиф из Нацерета, цех плотников… Некто Гиркан Сихемский, отставной легионарий, фракиец… Да множество их. Я больше тебе скажу… – Нируц поднял указательный палец и несколько раз повел им перед лицом. – Нет нужды этому учению в первосвященнике. Всякий, кто принял этот канон, может быть вероучителем. Это учение – логика и доброта, разум и мечта… Кто первым озвучил доброту? Кто первым заговорил о мечте? Никогда не узнать этого. А уж много после, капитан… Люди не могут жить без вероучителей, они придумают имя. Когда-нибудь произнесут одно из этих имен, – Нируц шлепнул ладонью по листам, рассыпавшимся поверх карты Провинции. – И объявят, что этот человек и есть отец галилеян.