Грехи купидона - Рейвен Кеннеди

– Черт!

Слишком поздно. Их глаза закрываются, головы откидываются в сторону, и с членами, по-прежнему твердыми и устремленными вверх, они засыпают глубоким сном.

С другой стороны от Эверта смеется Силред.

– Правда? Опять?

Я качаю головой, глядя на руки, словно выражаю им свое недовольство.

– Я просто хотела их поласкать. Эта дурацкая пыль мешает мне трахаться.

Силред откидывается назад, улыбка все еще играет на его губах, и от нее вокруг его глаз собираются морщинки.

– Может, тебе стоит начать надевать перчатки в постель.

– Нет… Хотя это хорошая идея.

– Мм.

Согнув локоть, он подставляет руку под голову и закрывает глаза.

– Ты просто собираешься заснуть? – спрашиваю я, все еще стоя на коленях рядом с Эрекцией Один и Эрекцией Два. – А как же они?

– Их члены рано или поздно опустятся.

Я вздыхаю и смотрю на бедные, неиспользованные в деле эрекции. Мне действительно нужно придумать, что делать с сонной пылью. Я тянусь вниз и натягиваю простынь, чтобы неловко прикрыть их. Простыня торчит и растягивается между ними, как спортивная сетка.

– Какая расточительность, – бормочу я себе под нос. – Обещаю, что постараюсь быть лучше, – говорю я отключившимся генфинам и их эрекциям.

Звучит странно – давать обещания пенисам, но они это заслужили, поскольку я проделываю трюк со сном уже в четвертый раз.

Застав меня врасплох, Силред внезапно садится и тянет меня к себе, взяв за подбородок. Он сладко целует меня в губы.

– Ты идеальна, – говорит он. Я улыбаюсь и отмахиваюсь от его комплимента, но он заставляет меня посмотреть на него. – Я серьезно, Эмили, – продолжает он, и от звука моего имени, сорвавшегося с его губ, у меня перехватывает дыхание. – Ронак и Эверт не умеют красиво говорить, но я подумал, что ты должна знать. Ты для нас – все. И твой ламашту тоже.

Я тяжело сглатываю, не позволяя слезам пролиться.

– Вы четверо – все для меня, – шепчу я, и мое сердце трепещет, когда он проводит большим пальцем по моей нижней губе.

С последним сладким поцелуем он отпускает меня и ложится обратно, закрывая глаза рукой. Он вскоре засыпает, а я все еще слышу эхо его слов и думаю, как, черт возьми, мне повезло.

Поняв, что Окот все еще не зашел в дом, я выскальзываю из кровати, осторожно, чтобы не разбудить Силреда, и пробираюсь через спальню. Я нахожу своего ламашту снаружи, в саду, он сидит на скамейке и смотрит на звезды. Как я и думала.

Я сажусь рядом, моя кожа холодеет от прохладного ночного воздуха. Окот автоматически поднимает руку и прижимает меня к себе, окутывая своим теплом, а я прижимаюсь к нему.

Некоторое время мы молча наблюдаем за ночным небом, как делали каждую ночь на этой неделе. Но на этот раз Окот действительно начинает говорить.

– Я почувствовал тебя еще до того, как узнал о твоем существовании.

Пораженная, я поворачиваюсь, чтобы взглянуть в его лицо. Суровые черты смягчает лунный свет, а пирсинг в носу сверкает серебром.

– О чем ты?

– Ламашту имеют очень сильную связь со своими парами. Пожалуй, это самая сильная связь среди всех видов фейри. Поэтому нередко мы чувствуем свою пару еще до того, как встретим. – Слушаю низкий тембр его голоса, и мне хочется свернуться калачиком внутри его слов и жить там вечно. – Но я всегда чувствовал нашу связь, и она была сильной. Сильнее обычной, даже для ламашту, – объясняет он, глядя на меня сверху вниз.

– На что она была похожа? – спрашиваю я, мой голос переходит в шепот.

Он подносит руку к груди и постукивает по ней двумя пальцами.

– Как сердцебиение.

Он стучит пальцами по коже в том же ритме, в котором бьется его сердце. Я не могу отвести взгляд и замираю от каждого его слова.

– Потом меня послали к тебе. Как только ты открыла дверь, пульсация связи, которая всегда чувствовалась рядом с моим сердцем, внезапно оборвалась. Я почувствовал твой запах, и воздух вокруг тебя был… домашним. Стук связи успокоился, а затем совпал с биением твоего сердца, и я понял, что эта связь – нечто большее. Гораздо более глубокое, чем то, что когда-либо испытывал любой другой представитель моего вида, – он берет меня на руки и тянет к себе на колени, прижимая так, что его сердце оказывается возле моего уха. Я закрываю повлажневшие глаза и слушаю тихий стук его сердца, и это самая сладкая колыбельная, которую я когда-либо слышала. – Когда я назвал тебя своей возлюбленной в тот самый момент, как встретил тебя, я это и имел в виду. Ты для меня самое любимое из всего, что когда-либо существовало, и я нахожусь в постоянном трепете от того, что ты прошла миры и Завесу, чтобы встретить меня.

Я поднимаю голову в ответ на его благоговейные слова и прижимаюсь лбом к его лбу. Его руки слегка дрожат, когда он обхватывает мою талию, и любовь, которую он испытывает ко мне, настолько сильна в этот момент, что заставляет и мое тело дрожать от ее силы.

– Ради тебя, Окот, я готова пересечь тысячу миров и пройти через тысячу и больше Завес, – каждое слово, что я произношу, правдиво.

– Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Отклонившись назад, я смотрю ему в глаза и медленно качаю головой. На его лице написан стыд, но я продолжаю:

– Нет. Потому что прощать нечего. А ты и я? Теперь мы будем жить дальше, ламашту. Без оглядки назад. Без ненависти к себе. Без капли стыда. Это. Был. Не ты, – говорю я твердо, хватая руками его рубашку. – Мое сердце принадлежит тебе, мой возлюбленный. И всегда было твоим.

Улыбка расплывается по моему лицу.

– Хорошо. Потому что все это время у тебя было мое.

Он нежно целует меня, наши сердца бьются в унисон.

– Пойдем в постель.

Он несет меня внутрь, мы вместе забираемся на огромную кровать, я устраиваюсь посередине. Как только я это делаю, все четверо даже сквозь сон шарят руками, ища меня, и обвивают конечностями.

И здесь, окруженная своими парами и чувствующая их прикосновения, я понимаю, что вот она. Моя идеальная любовь, которая включает всех нас пятерых, и она бесценна.

Я буду любить их всем сердцем, телом и душой, пока жива… и даже после.

Потому что любовь? Она действительно самое великое, что у вас может быть.

Поверьте мне. Я – купидон.

Конец

Эпилог

Белрен

Здесь нет ничего.

Вокруг мрачная белизна без света, тени, холода и тепла. Здесь нет ни