Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт

– Не будет, уверяю вас, – согласился Ауэрхан, с видимым удовольствием наблюдая за Урсулой. – Не могу передать, как приятно видеть вас в приподнятом настроении!

– Проповеди отца Лукаса действуют на меня душеспасительно.

Ей хотелось посмотреть, как демон поморщится при этом упоминании, но лицо Ауэрхана осталось непроницаемым. Он только уточнил:

– Куда вы желаете отправиться? Во Фрайбург, полагаю?

– Нет. Я собираюсь в Оффенбург.

* * *

Агата никогда, за исключением детских лет в Оффенбурге, не жила без прислуги. Она не делила комнату и постель ни с кем, кроме Урсулы, не вела хозяйства и даже не штопала одежду, хотя Урсула ее учила. По задумке Кристофа, Агате не должны были понадобиться эти навыки. Теперь же она чувствовала себя бесполезной и безрукой.

Они так и жили с Рудольфом в небольшой комнате в мансарде. Агате удалось кое-как отчистить синее платье, но ходить в нем все равно было негде: не щеголять же в шелках среди местных кумушек. А то платье, которое ей одолжили, следовало вернуть – племянница фрау Шольц не выглядела богачкой, которая может разбрасываться одеждой. Тогда ей впервые пришлось попросить у Рудольфа денег. Он удивился, но без возражений дал жене пять серебряных рейхсталеров, чтобы она могла заказать себе одежду у портнихи.

Постепенно размеренная жизнь в лазарете затянула ее. Простая еда, которую стряпали монахи для больных, первое время казалась Агате безвкусной, но вскоре она научилась находить прелесть и в этой скромности. Среда и суббота считались постными днями. По пятницам подавали рыбу. Иногда они лакомились телятиной – Рихтер объяснил, что пора баранины еще не подошла. Для Агаты это было в новинку: в Шварцвальде у них было на столе любое мясо, какое бы ни пожелал Кристоф Вагнер, независимо от времени года.

Они с Рудольфом вставали чуть свет, завтракали и спускались в кабинет к первым пациентам, которые обыкновенно не заставляли себя долго ждать. Больных в лазарете всегда было много, так что у них троих едва хватало рук на всех. Им помогали монахи, но и те сбивались с ног. Тщательнее всего следили, чтобы в лазарет не проник зараженный чумой. Зато гнилая горячка навещала их частенько. Агата терпеливо делала перевязки и следила за симптомами, делала записи и присутствовала на вскрытиях.

Ее мир уменьшился до нескольких этажей лечебницы и внутреннего двора с отцветшими яблоневыми деревьями. Удивительно, но каждый раз, засыпая рядом с Рудольфом, она желала проснуться в том же самом мире. Они могли не сказать друг другу ни слова за целый день, но по вечерам, после ужина, не умолкали до полуночи.

Каждую ночь Рудольф ложился на нее, успокаивая своей тяжестью, своим шепотом и большими теплыми ладонями. В эти мгновения Агате казалось, что никогда прежде она не была такой цельной, такой наполненной. Какие бы тревоги ни преследовали их днем, ночью они должны были слиться воедино, вплавиться друг в друга, заключить великий союз, подобно меркурию и сере во время рубедо[40]. Агату веселила мысль, что в конце их мистерии тоже выделялся магистерий – жизненный эликсир. Она смеялась, и Рудольф смеялся вместе с ней, прижимая свой мокрый лоб к ее лбу.

А потом они лежали, повернувшись друг к другу, и говорили о прожитом дне. Веселого в этих разговорах было мало. Морщинка у Рудольфа между бровями делалась с каждым днем все отчетливее и глубже.

– Они разыскивают метку дьявола на телах несчастных женщин, – говорил он, подложив локоть под щеку. – Сбривают все волосы и ищут место, где их пометил Люцифер. Будто бы это островок кожи, нечувствительный к боли. Дознаватель прокалывает иглой каждое подозрительное пятнышко и смотрит, выступила ли кровь, больно ли подозреваемой… Уж мне ли не знать, сколько на человеческом теле может быть старых шрамов или рубцов! У меня в голове не укладывается такое варварство!

Говоря это, он обнимал ее и нащупывал кончиками пальцев рубцы от кнута – далекий привет из детства. Агата знала о ведьминых метках, пожалуй, побольше, чем Рудольф. Они действительно прятались в укромных местах: в ухе или в заднем проходе, между пальцами на ногах или под ногтями. Разумеется, толковый дознаватель отыскал бы их без труда, вот только те, кто на самом деле заключил договор с нечистым, не пополняют ряды обвиняемых. Они занимают противоположную сторону: становятся обвинителями или зрителями, лакомятся чужими страданиями и наслаждаются чужой беспомощностью.

Она закрыла глаза и позволила языкам пламени, теперь теплым, но не обжигающим, облизывать свое тело. Рудольф неверно понял ее молчание и сомкнутые веки.

– Я расстраиваю тебя своими историями? Прости.

Он извинялся, но на следующий день снова говорил о процессах над ведьмами. Да и как было не говорить о них, если все больше людей бросали в ненасытную пасть депутации? Временами князь-пробст смягчал приговор и заменял сожжение отсечением головы или удушением, но такая милость доставалась не всем.

– Что, если я скажу тебе, что знаю людей, подписавших договор с дьяволом? – спросила она как-то у Рудольфа.

Он погладил ее по плечу. Рудольф знал, что его жена никогда не шутит.

– На кого они похожи?

Агата задумалась.

– Они ничего не боятся. Знают, что Пакт защитит их от преждевременной смерти. Их повсюду сопровождает демон, чтобы помогать во всех начинаниях. Те, кто давно в связи с нечистым, выглядят пресыщенными всем на свете: богатством, вином, развратом… Им почти все время скучно.

– По твоим описаниям похоже на князя-пробста. – Рудольф прикрыл глаза. – А доктор Карл Киблер напоминает его демона, что всюду следует за своим господином и оставляет за собой лишь изуродованные трупы.

* * *

Агата не привыкла, что двери дома могут быть открыты для всех, кто в них постучится. Кроме Рихтера, что проживал недалеко от больницы, к ним частенько заглядывал отец Эберхард[41] – тот самый, что недавно венчал их. Он и его сестра Доротея приносили новости из тюрьмы Ягстторге, где отец Эберхард исповедовал обвиняемых. Это был полный лысоватый мужчина. Он казался медлительным, но его глаза отличались необычайной живостью. Доротея, которую брат ласково называл Дортхен, старая дева лет тридцати, держалась кротко и тихо.

Ни он, ни она почти не пили вина и совсем мало ели. Об арестах ведьм Эберхард говорил с яростью, а при упоминании Карла Киблера начинал трястись, словно внутри него заводили какой-то причудливый механизм.

– Эти ублюдки схватили Марию – жену Михаэля, можете себе вообразить такое?

– Пивовара, – пояснил