Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Платите, – потребовала она у настоятельницы.
Растерянная женщина не осмелилась напоминать о договоре. Она что-то пробормотала, всплеснула руками и указала на новорожденную, уснувшую на руках у повитухи.
– Платите, – упрямо повторила Рехина. Настоятельница наконец собралась с мыслями и с негодующим видом задрала подбородок. – Вы же не хотите, чтобы я проделала это здесь, при матери, под взглядом вашего Бога?
– А как? – вопросила настоятельница, перекрестившись на распятие.
– Не беспокойтесь. Я сделаю то, что пообещала, но этого не увидите ни вы и никто другой. Ни одна монахиня не обвинит меня в ведьмовстве.
– Так мы не договаривались! – прорычала настоятельница, не стесняясь присутствия Арсенды.
– Не помню, чтобы я договаривалась убить новорожденную девочку в стенах монастыря. Она вам нужна? – Рехина протянула малютку настоятельнице, та отпрянула. – Не беспокойтесь. Что, по-вашему, я могла бы с ней сделать? Провести святотатственный языческий обряд? Сожрать сердце? Все святотатство уже свершилось – внутри ваших монастырских стен. – Настоятельница хотела ответить со всей резкостью, но Рехина не замолкала: – Что означают эти отметины на теле девушки? Это дьявольские знаки? Я так и думала. Плотские сношения с дьяволом. Может быть, именно поэтому вам необходима смерть новорожденной. Она – дочь дьявола?
– Молчать! – закричала настоятельница.
– Чего же вы боитесь? – не смолкала Рехина. – Наверное, что, едва выйдя из монастыря, я на вас донесу? Еврейка, обличающая монастырь Жункерес? – Повитуха презрительно рассмеялась. – Да кто мне поверит? Церковник, совершивший насилие над этой девушкой, ни за что не позволит…
– Молчать, еретичка!
– Нет, вовсе не дьявол оседлал эту несчастную. Вам это известно. – Рехина стойко выдержала взгляд трясущейся от ярости настоятельницы. А за ее спиной была Херальда, ни на миг не прерывавшая молитв, и Арсенда – измученная, оглушенная, потерянная. – Платите, – еще раз потребовала еврейка.
Рехина ощупала мешочек с деньгами, которые в ту ночь выдала ей настоятельница, и это придало ей уверенности; а Уго что-то растерянно бормотал и суетливо махал руками.
– Как же я оставлю себе эту девочку, если она не моя дочь? – услышала Рехина его оправдания.
– Она твоя.
Барча вскинула голову. Уго замер:
– Как это – моя? Что ты такое говоришь? Я не знаю ни одной женщины…
– Эта девочка была уже мертва, она живет только и исключительно потому, что я подумала о тебе, подумала, что ты сможешь о ней позаботиться, – тебе ясно? Да, она твоя.
– Что за чушь!
– Она твоя, хозяин, – вмешалась мавританка.
– Барча, помолчи. Рехина, ты не можешь…
– Она умрет, – отрезала Рехина.
– Ты не можешь взваливать на меня ответственность, – простонал Уго.
– Да, ты прав, – согласилась Рехина. – Это была моя ошибка. Я думала, ты… В общем… я всегда считала тебя хорошим человеком! Я надеялась…
– И что же, я перестану быть хорошим человеком, если откажусь? – Уго горестно вздохнул. – Унеси ее, – потребовал он.
– Нет! – твердо ответила Рехина. – Пусть она умрет здесь, если ты ее не принимаешь, – добавила еврейка, развернулась и зашагала в сторону Барселоны.
– Ты не посмеешь… – Уго прошел несколько шагов вслед за Рехиной. Схватил ее за руку. Та высвободилась резким рывком. – Ты не можешь так со мной поступить!
– А вот и могу. – «Это дочь твоей сестры» – вот что ей хотелось бросить ему в лицо. – Оставь ее у себя, Уго, – только и попросила Рехина.
– Завтра же отнесу ее в госпиталь! – пригрозил парень.
– Это будет ошибкой.
С рассветом он отнесет девочку в любой из госпиталей Барселоны, где принимают сирот. Уго дал себе твердое обещание.
– И что ты им скажешь? – ополчилась на парня Барча. Мавританка, даже не дожидаясь конца спора, поднялась наверх и баюкала малютку. – Что ты скажешь? Что подобрал ее на дороге? И думаешь – тебе поверят? Ее примут, и она у них умрет, а ты, которого в госпитале посчитают за отца, будешь обязан платить за ее содержание. Денежки у тебя водятся, от обязательств не отвертишься. Конечно, ты можешь подбросить ее под дверь госпиталя ночью, как поступают многие мамаши.
Уго выдержал взгляд Барчи.
– Завтра отнесем ее в госпиталь, – решительно распорядился хозяин.
На рассвете в доме не оказалось ни Барчи, ни девочки. И болгарин тоже не вернулся. «Выходит, и покупать рабов, и отпускать их на волю – все без толку», – сетовал Уго. Очаг был холодный, уголья потухли. Парень открыл дверь, встал на лестнице и громко позвал мавританку. Потом закрыл дверь. Но снова распахнул, когда услышал какой-то шум, доносившийся снизу. Уго сбежал по ступенькам и вошел в хлев, где по-прежнему не было животных. Зато там была Барча: женщина прохаживалась из угла в угол, прижимая к груди девочку; было ясно, что так она провела весь остаток ночи.
– Хозяин, не отдавай ее, – взмолилась Барча. – Я сама о ней позабочусь.
– Как же ты будешь заботиться?
– Стану нянчить, стану кормить…
– Зачем?
– У меня было трое детей от двух разных хозяев, – отозвалась Барча. Голос ее звучал спокойно и искренне. – Их продали, как только дети достаточно подросли. Будь я христианкой, один из отцов, возможно, и признал бы ребенка своим, но я мусульманка, и этого не случилось. Я ничего о них не знаю. Детство их прошло без меня и не принесло мне радости. Мы, мусульманские женщины, не имеем права кормить грудью христианских детей – ты слышал об этом? Меня к ним даже и близко не подпускали, потому что боялись… боялись, что я заражу их своей религией. – Барча замолчала. Уго ждал. – Ты же будешь мне позволять общаться с девочкой, ведь правда?
– Да.
– Тогда разреши мне ее оставить. Если тебе она не нужна, я могу уйти вместе с ней. Найду какую-нибудь работу…
– Ну куда ты пойдешь с белой дочерью на руках? Тебя же арестуют.
– Хозяин…
Отец Пау Вилана только скривился и покачал головой, когда услышал историю Уго о девочке, подкинутой к двери его дома.
– Тебе известно, кто ее мать?
– Нет.
– Даже не представляешь, кто это мог бы оказаться? – не отступал священник.
Уго покачал головой.
– Припомни хорошенько! – Отец Пау застыл в ожидании. Уго замотал головой еще энергичнее. – Так, я вижу, из тебя клещами тянуть приходится. Давай-ка сам. Она крещеная? При ней была какая-нибудь записка? У детей, которых приносят к госпиталям, обычно бывает…
– Да не было никакой
