Любовь — последний мост - Йоханнес Зиммель

Взяв один из флаконов в картонной упаковке, она увидела уложенные в несколько рядов другие.

— Сколько их всего?

— Двадцать пять, — ответил он.

— Пресвятая дева Мария!

— Больше я пока достать не смог, но девушки пообещали мне оставить для меня еще, как только поступит новая партия.

— И сколько девушек тебе это пообещало?

— Одиннадцать, — ответил он. — Мы заезжали в одиннадцать парфюмерных магазинов. Рамон объездил со мной всю Женеву, он здесь все на свете знает.

— Кто такой Рамон?

— Очень любезный молодой человек, водитель синего «ягуара», которого мы встретили у входа в «Бо Риваж».

— И ты специально вызвал водителя, чтобы объездить с ним весь город ради этой туалетной воды?

— Да, а пока мы ужинали, Рамон привез этот пакет сюда.

— Как это? Дверь подъезда всегда закрыта.

— Я ему сказал, чтобы он позвонил консьержке и сказал, что привез для тебя пакет. И чтобы дал ей денег — тогда все получится. — Он просиял. — Вот и получилось!

— Филипп, мне этого до конца жизни с избытком хватит!

— А вот и нет! Поэтому я и попросил девушек оставить для меня еще, если им привезут. Ну, сама подумай: до сих пор Ив Сен-Лоран выпустил всего одну партию этой воды. А что, если он на этом остановится? Не спорь, на всю жизнь здесь ни за что не хватит. Ты такая молодая, и тебе столько всего еще понадобится…

— Ах, если бы ты знал, как я рада, что ты так обо мне заботишься, — она взяла его лицо в свои ладони. — Я буду тебя любить по гроб жизни. А водой этой обещаю пользоваться только когда мы будем вместе. Тогда ее надолго хватит! А теперь поможешь мне расставить эти флаконы в шкафчиках в ванной комнате. Надеюсь, места там хватит!

5

Перед окном стоит мольберт. На полотне детально изображен видимый из окна, но закрытый картиной пейзаж. Выходит, что деревья, кусты и луг можно увидеть дважды: снаружи, в природе, так сказать, и запечатленными на полотне.

— Эта картина Магритта называется «Удел человеческий», — объясняет Клод стоящему рядом Филиппу. — Вот как, говорит Магритт, мы воспринимаем мир. Мы видим его вне себя. И поскольку у каждого из нас есть свое восприятие того, как он выглядит, мы несем это ощущение в себе. Но отражает ли наше восприятие действительность? Можем мы быть уверенными в этом?

Эта картина, как и многие другие, стоит в запаснике, в котором нет окон и дневного света, у высоких деревянных полок, на которых хранятся картины. Помимо стола, стульев и дивана, здесь есть еще маленькое застекленное помещение и комнатка с умывальником и душевой кабиной. В комнатах поддерживается необходимый климат. Запасник располагается в цокольном этаже дома на Лионской улице — это неподалеку от Главного вокзала. Здесь находятся на временном хранении сорок семь картин для выставки Рене Магритта, которая откроется в Пти Пале 6 сентября, здесь Клод делает снимки с картин для каталога, а Филипп ей помогает.

— А теперь посмотри на соседнюю картину! — продолжает Клод. Она в джинсах, в мужской рубашке, которую одолжила у Филиппа, навыпуск, а на голове у нее синяя бейсбольная кепка. — Здесь Магритт воспроизвел вид из окна на оконном стекле, а кто-то разбил окно камнем. Леса, поля, небо и море лежат в осколках на полу комнаты, а сквозь дыру в разбитом окне можно увидеть тот же пейзаж. Ты это видишь?

— Да, — сказал он.

— А что мы увидели бы, будь наружный пейзаж тоже нарисованным и если бы он лежал сейчас перед нами в осколках?

— Да, что? — спрашивает он, а сам думает: «Какой же я несведущий человек, как мало известно мне о том, что не связано непосредственно с моей работой. Какая пустота было в моей жизни, пока я не встретился с Клод!..»

— Все, что мы видим, говорит Магритт, заслоняет собой нечто иное, чего мы видеть не можем, хотя очень хотели бы. Эта мысль должна приоткрыть для тебя его мир… Помоги мне перенести «Удел!» Только осторожно, рама очень тяжелая!

Они вместе поднимают картину и устанавливают ее в одном из углов запасника на невысоком помосте. Здесь Клод с помощью Филиппа оборудовала нечто вроде временного ателье для съемок. Грубый цементный пол прикрыт большими кусками прочного полотна, на штативах установлены портативные прожекторы. При помощи белых ширм и серебристых рефлекторов Клод может «направлять» свет. Одна из новых камер закреплена перед самым полотном, рядом на планшетах разложены фотопленка и нужные для работы приборы.

Двигая туда-сюда ширмы, рефлекторы и прожекторы, чтобы картина при съемке нигде не отсвечивала, Клод продолжает рассказывать:

— Магритт говорил о «видимом», о «скрытом видимом» и о «невидимом». Видимым он считал то, что нас окружает и что автоматически фиксируется нашим зрением, он помещал это в самые непривычные места: например, яблоко, букетик фиалок или курительная трубка, максимально приближенные к лицу наблюдателя. «Скрытое видимое» — это та часть мира, которая, конечно, существует, но которую мы не видим из-за заслоняющих ее предметов; точно так же, как мы не видим вложенного в конверт письма или ныряльщика под водой, на дне реки, озера или моря…

Клод рассматривает картину через видоискатель камеры, снова сдвигает прожекторы и ширмы, а Филипп — он тоже в джинсах и рубашке навыпуск — ей помогает.

— Более сложным, «комплексным», называл Магритт невидимое для глаза, но очень важное для всех нас — например, тепло, силу тяжести, ощущения и желания. Человек всегда оставался для него невидимым, потому что мы видим только его внешнюю оболочку, только очертания его тела, подобно тому, как нам известна только внешняя форма окружающего нас мира; и чтобы сделать невидимое видимым, чтобы открыть для нас безграничный мир, полный тайн и необъяснимых явлений, он разработал целую систему… Ты следишь за ходом моей мысли, дорогой?

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Значит, не понял.

— Кое-что все-таки до меня дошло, — возразил он. — За видимой действительностью мира сокрыто много таинственного и неведомого нам.

— Вот именно, — подтверждает она. — Ты и в самом деле кое-что понял, — и безо всякого перехода: — По-моему, никаких бликов у нас теперь нет. Ну, начну, с божьей помощью! — И — клик, клик, клик! — она начала снимать картину.

Филипп стоит перед другой картиной у стены запасника: на ней изображен сидящий перед мольбертом художник, который разглядывает яйцо, а рисует на полотне птицу, которая когда-то проклюнется из этого яйца. На соседнем полотне — огромный утес, свободно парящий над бушующим морем. Он как бы завис в небе вместе с возвышающейся над ним каменной крепостью.

— Эта картина называется «Праздник в Пиренеях». Магритт хочет сказать нам, что и у камней есть жизнь, что они двигаются, что у них есть своя история и свои памятные дни…

Филипп останавливается перед большой картиной: всадница мчится сквозь лес на вороной лошади. А Клод уже рядом и рассказывает ему:

— Об этой картине, которую Магритт назвал «Широкие полномочия», сам Магритт написал, что видимые вещи часто могут быть невидимыми. Если кто-то скачет сквозь лес, пишет он, мы временами видим его, а временами теряем его из виду за деревьями. Но мы знаем, что они, всадник и лошадь, где-то здесь. На картине «Широкие полномочия» какие-то деревья заслоняют всадницу на лошади, а какие-то деревья, наоборот, заслоняются всадницей. Наше сознание воспринимает и то, и другое, видимое и сокрытое, невидимое… «Я пользуюсь изобразительным искусством, чтобы сделать видимым наше сознание…», — писал он.

Филипп поворачивается к ней, вслушиваясь в ее слова. Этот нарисованный мир задел его, словно кто-то взмахнул волшебной палочкой.

— Поможешь мне еще? — Клод остановилась перед полотном, изображающим чайку, летящую по небу поразительно чистой синевы.

— У этой чайки наряд не из перьев, а сотканный из облаков, — говорит Клод. — Иногда кажется, будто чайка летит себе по синему небу, а потом вдруг чудится, будто у птицы вовсе никакого тела нет, а ее очертания — это что-то вроде щели в ночном звездном небе, и в эту щель можно разглядеть грядущий день. Магритт словно раскрывает небо, чтобы показать нам скрытое за ним другое небо, и поэтому он назвал эту картину «Обещание».

— Замечательно, — говорит он. — Какие у него замечательные картины!

— Я так счастлива, что они тебе нравятся. Магритта можно любить или отвергать. Но оставаться равнодушным, глядя на то, как он изображает на своих полотнах невидимое, нельзя. Этот процесс исполнен той же силы, как и появление поэтических строк на листе чистой бумаги.

Повинуясь острому безотчетному чувству, они делают шаг навстречу друг другу, сплетаются в объятиях и целуются долго, страстно, в упоении, как в юности. Потом, несколько успокоившись, она к своему испугу и стыду видит у него на шее следы от своих зубов.