Ловушка горше смерти - Светлана Климова

— Безусловно, — произнес Марк без тени улыбки. — Ты сам знаешь, как оформить это единственно верным образом, чтобы младший Марк никогда не имел материальных проблем. И место для долговременного хранения картины ты подыщешь уже завтра.

Адвокат кивнул.

— Это первое, — продолжал Марк. — Второе: я был вынужден продать почти весь основной фонд. Но несколько работ — я укажу какие — ты заберешь себе. Они твои. Кроме того, один пункт в завещании касается и тебя. Это помимо опеки…

Деньгами же, полученными от продажи коллекции, мы распорядимся следующим образом…

— Ты и мое будущее намерен обеспечить?

— Митя, — сказал Марк, — довольно шутить! По поводу твоего будущего я не беспокоюсь, в особенности если ты наконец найдешь время, чтобы жениться. В остальном же ты и без меня не пропадешь… Далее: первым пунктом необходимо поставить немедленную выплату Полине Андреевне, моей жене, пяти тысяч долларов.

Это помимо наследования всего недвижимого имущества, а также содержимого моего сейфа, в котором находится некоторая наличность, сберегательные книжки на предъявителя и моя любимая авторучка. Кроме того, ты обязуешься на тех же условиях выплачивать ей по тысяче долларов ежегодно на содержание ребенка вплоть до его совершеннолетия. Затем он вступает во владение картиной.

— Это все? — спросил адвокат.

— В общих чертах такова моя последняя воля. А пока, так как я еще не собираюсь на тот свет, мы поедем с тобой ко мне и слегка обмоем совершившийся факт. Лина там собиралась изготовить нечто довольно аппетитное, судя по ее скупым намекам. Затем ты получишь кейс с наличными… Так сказать, на десерт.

— Заманчиво, — произнес Дмитрий Константинович. — Однако у меня здесь еще пара посетителей, так что я прибуду непосредственно к обеду, а ты предупреди жену, что ожидается гость. Как она себя, кстати, чувствует?

— Отлично, — сказал Марк, вставая. — Мы все трое превосходно себя чувствуем…

За обедом у Марка адвокат, благодушно оглядывая накрытый стол, пустился в воспоминания о том, как впервые увидел Лину на сцене. Они втроем расположились в просторной кухне, задернув полупрозрачные серо-дымчатые шторы, но солнце, клонившееся к западу, все равно заполняло весь объем помещения. В этом рассеянном свете по-особому было заметно каждое движение изменившейся фигуры женщины; и как только Лина утвердилась за столом, адвокат сейчас же сообщил, что в свое время она поразила его именно сосредоточенной задумчивостью лица.

— Лина показалась мне необычайной танцовщицей. О чем она думала во время танца, не представляю, но это никоим образом не соответствовало ее движениям. Помню только, что происходило что-то замысловатое, в духе несколько стилизованного фламенко.

— Где это было? — спросила Лина, оживляясь.

— В одном клубе, — адвокат назвал адрес, — я приехал к директору этого заведения в связи с уголовным делом, в котором был замешан руководитель одного из кружков. Директор, сказали мне, находится в зале с какой-то комиссией. Я потопал туда и обнаружил голую пыльную сцену, а в зале коллегиум важных теть и дядь, которые взирали на полдюжины девушек в коротких черных юбочках и трико.

Среди них как раз и была Лина. Вы там эдак стучали каблуками — с прямыми спинами и вздернутыми подбородками. Ты была повыше остальных, и, подойдя почти вплотную к сцене, я сразу выделил твое лицо: строгое и немного брезгливое.

— Вспомнила! — воскликнула Лина. — Мне было шестнадцать, я еще училась в школе и ходила в танцевальную студию. У нас тогда не было своей площадки, и в клубе мы готовились к какому-то фестивалю. Был просмотр… Ну и нашли вы вашего директора?

— Да, — сказал Дмитрий Константинович. — Потом, гораздо позже, я встретил тебя у Альбины и сразу узнал. Так мы и познакомились. Кстати, Марк, ведь и ты впервые увидел Лину именно в этом доме…

— Да, — произнес Марк.

— Лина и в этой компании держалась особняком, — продолжал адвокат. — Такая независимая, с гонором, барышня. Помню, Альбина позвала меня на юбилей какого-то ее очередного воздыхателя, а дома у меня тогда все сильнее разворачивались боевые действия между отцом и бабушкой Соней, так что на вечеринку я приехал с опозданием и в отвратительном настроении. У Альбины публика была разогрета уже настолько, что на меня никто не обратил внимания. В общем, еще хуже, чем дома… И тут я увидел девушку лет так восемнадцати, в светлых брючках и черном тонком свитере. Ни одного украшения, ни следа косметики на лице. И вот по этому-то ледниковому выражению синих глаз на строгом лице я сразу тебя и узнал, Лина. Мы очень славно тогда поболтали, и я отвез тебя домой.

— Интересно, — сказала Лина, — мне всегда казалось, что я умею скрывать свои чувства… но тот вечер я тоже запомнила как невыносимо скучный. Альбина меня без конца приглашала и таскала за собой. Она вообще любила окружать себя молодыми девушками, изображая любвеобильную мамочку. Поначалу было даже лестно, пока я не поняла, чего эта женщина хочет от нас на самом деле. Очевидно, у нее имелись солидные возможности, если группа из десяти девочек, которых она собрала под своей крышей, получила репетиционный зал, костюмы, какие-никакие гастроли… Потом мы стали работать профессионально и зарабатывать деньги. Она сама все организовывала и сама ставила наши несложные номера как бы вразрез традиции… Мы танцевали нечто свободное, такое, знаете, запретно-западное, и какое-то время мне казалось, что это так же смело, как балеты Бежара. В быту Альбина была традиционней таракана. Одни и те же несменяемые лица, напитки, бородатые хохмы, разговоры об искусстве… В тот вечер мне показалось это особенно осточертевшим, но, видно, я уже начала втягиваться в тусовку — ведь еще очень долго, вплоть до знакомства с Марком, я продолжала регулярно бывать в этом доме.

— И ты, и другие девочки зависели от нее, — проговорил Марк. — Я это сразу понял, как только увидел Альбину.

— Может, ты и прав, — пожала плечами Лина, — все мы от кого-то или от чего-то зависим. Можно осознавать это сколько угодно, но от этого ничего не меняется, особенно когда тебе восемнадцать и ты готов на все, лишь бы освободиться от шелухи детства и поскорее стать самостоятельным. Альбина умела создавать иллюзию красивой и взрослой жизни, но мне все это очень скоро наскучило.

— Не стоит так усложнять, — произнес адвокат, — я знаю Альбиночку давно. Она панически боится старости и, кроме того, совершенно холодная женщина. Присутствие юных девушек рядом ее возбуждало, ей казалось, что и она молода и по-прежнему хороша собой; некий самообман, присущий женщине, когда зеркальце начинает говорить горькую правду…