Вселенная Айн Рэнд: Тайная борьба за душу Америки - Гэри Вайс

Кто-то может сказать, что выводы сделаны слишком поспешно, даже может заподозрить нас в предвзятости. В конце концов, как же быть со знаменитым заявлением Гринспена в Конгрессе, которое он сделал в 2008 году, признаваясь, что в его мировоззрении имеются «изъяны»?

То было одно из самых значимых событий в истории финансового кризиса. 23 октября 2008 года Гринспену велели предстать перед Комитетом Палаты представителей по надзору и реформам правительства и его председателем Генри Ваксманом. Во время этой напряженной встречи с этим благожелательным до сих пор комитетом Палаты представителей Гринспен публично бичевал себя, напоминая свидетелей, дающих показания в пользу выставившей их стороны, которые представали перед комитетами Конгресса в эпоху Маккарти. Они умоляли и клянчили, обличали и предавали, отмалчивались и лгали, пытаясь откреститься от своих идеологических ошибок, забывая о всяком самоуважении, отрекаясь от своего прежнего, скомпрометированного образа мыслей — не потому, что изменили ему, а только из желания спасти свою карьеру.

Гринспен быстренько перенял их манеру. Он заявил Ваксману, что отыскал «изъян в той модели, которая, очевидно, функционирует неправильно, а она, скажем так, определяет устройство мира». Он сказал: «Те из нас, кто заботился о личных интересах кредитных институтов, чтобы защищать собственность акционеров, в том числе и я сам, потрясены до глубины души и не верят собственным глазам».[204]

Эта речь об «изъяне» вошла во все мировые сводки новостей. И была почти повсеместно истолкована как отречение от идеологии свободного рынка, и до сегодняшнего дня она является одной из вех финансового кризиса. Однако, внимательно просматривая публичные выступления Гринспена, я постепенно пришел к выводу, что картина покаяния выглядела не совсем так, как принято ее представлять. На ум мне пришло словосочетание «двойные стандарты». Да, Гринспен признал наличие «изъяна». Произнес это слово.

Его спросили, был ли он неправ, и он ответил: «Отчасти». Но он тут же отрекся от своих слов, не успев договорить. Поразительно, сколь мало внимания было уделено тому, как он отмалчивался и постоянно возвращался к своей личной вине, имеющей идеологическую основу.

Гринспен начал менять свои убеждения прямо перед комитетом Ваксмана. «Изъян» в его мировоззрении, сказал он позже в той части выступления перед Ваксманом, которая обычно замалчивается, вероятно, возник лишь на мгновение и не имеет особенного значения. «Не знаю, насколько он значим или долговечен», — сказал Гринспен. Он постоянно напирал на то, что «законы приняты Конгрессом, а не мной лично». Далее он заявил следующее: «Я голосовал фактически за все регулирующие законы, какие выдвигал Совет Федеральной резервной системы… Я понимал, что связан клятвой и обязан исполнять то, что обещал, а не то, чего хотелось бы мне».

В основном это — правда. Гринспен управлял ФРС на основе коллегиальных решений и никогда не голосовал на стороне меньшинства. Более того, он вообще не допускал до голосования разные гнусные и вредные предложения: например, именно так он поступил в 2000 году, когда член совета Эд Грэмлих попытался обуздать хищническое кредитование. При каждой удобной возможности Гринспен пользовался своим непререкаемым авторитетом в ФРС и влиянием на Конгресс в качестве экономического оракула, чтобы подавлять регулирование, если оно осмеливалось поднять голову. Рэнд одобрила бы его действия.

Непоколебимая верность Гринспена своей наставнице подтверждается еще одной ремаркой, которую он сделал, выступая перед комиссией Ваксмана. Отвечая на слова Ваксмана об ущербности его идеологии (суть и особенности которой не были изложены комиссии), Гринспен прочел конгрессменам небольшую лекцию о важности идеологии в современной жизни. Он сказал, что «идеология есть важнейший алгоритм, согласно которому люди взаимодействуют с реальностью. Идеология есть у каждого. Должна быть. Идеология необходима нам для существования».[205]

В отличие от рассуждений об «изъяне» эти слова вырвались у Гринспена спонтанно, он не готовил их заранее. И еще они были несколько туманны. Миллионы, может, даже миллиарды людей по всему миру ведут ничем не примечательную, иногда даже счастливую жизнь при всех мыслимых государственных устройствах, не имея строгой системы верований. Подозреваю, что подавляющее большинство из них слишком озабочено ежедневной борьбой за выживание.

Я понял, что слова Гринспена кажутся мне знакомыми. Я поглядел на книги, разложенные на моем письменном столе, и понял: точно, вот оно, предисловие Айн Рэнд к «Добродетели эгоизма». «Первый шаг, — пишет она, — утвердить право человека на нравственное существование, то есть признать, что ему необходим моральный кодекс, который бы направлял и наполнял его жизнь».[206] Через несколько страниц она ставит вопрос: «То, что действия человека должны направляться неким набором принципов, — это искусственная договоренность между людьми, существующая исключительно как часть традиции, или требование реальности? Относится ли этика к сфере прихотей — личных эмоций, общественных законов и мистических откровений, или к сфере разума?

Этика — это субъективная роскошь или объективная необходимость?»[207]

Это была не какая-то отдельная ремарка, а постоянно звучащая тема, к которой Рэнд часто возвращалась: «Человеческое существо нуждается в системе координат, в понятной картине бытия, пусть даже самой простой»;[208] «Будучи человеческим существом, вы поставлены перед фактом: вам необходима философия».[209]

Неожиданно поддавшись порыву, Гринспен ослабил защиту и выдал нам то, что вложила в него Айн Рэнд. Но поскольку все внимание было сосредоточено на его знаменитом «изъяне» (в 2010 году в Британии даже вышел документальный фильм под названием «Изъян»), то ремарку об «идеологии» никто не заметил. Рэнд настолько мало понимали, что публичное признание Гринспена в верности своей наставнице пропустили мимо ушей.

Гринспен не отрекался от своей идеологии: он в очередной раз подтвердил свою приверженность к ней. И продолжал подтверждать снова и снова. Незадолго до того, как предстать перед комиссией Ваксмана, Гринспен-объективист материализовался в Джорджтаунском университете, где выступил с докладом. Он напомнил аудитории, что «подавляющее большинство сделок должно быть добровольным, а это предполагает необходимость верить на слово тем, с кем мы ведем бизнес, — почти всегда совершенно незнакомым людям. Примечательно, что огромное число контрактов, в особенности на финансовых рынках, вплоть до недавнего развития информационных технологий, заключались устно и начали подтверждаться письменными документами только в последнее время, да и то после сильного изменения курсов ценных бумаг. Мы полагаемся на личные интересы противной стороны, которая, оберегая и улучшая свою репутацию, предоставляет качественные товары и услуги».[210]