Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

Аналитик? Предсказательница? Не похоже… Нейтрализация негативных воздействий, привлечение удачи? Не подтверждается… Батальон Поиска? Ну, может быть… Ладно, решил я. В Хатанге познакомимся.

Я вышел на пирсе, обозначенный на схеме туриста веселым иероглифом в виде веселой пузатой лесенки.

Цзин-ди. Знак колодца.

Но какие колодцы, если в Хатанге даже каменную соль добывают с поверхности!

Когда в прошлом столетии северные просторы обдуло теплыми ветрами с юга, тундра, как черной щетиной, поросла рощицами лиственниц, покрылась бесчисленными прихотливыми провалами, образовавшимися на месте вытаявшей мерзлоты.

Тянуло ветерком с океана.

Я не знал, что именно думала обо мне лоло.

Европа (для китайцев, да и для восточных русских) всегда только и делала, что разлагалась. Я усмехнулся. Запах, разносимый вентиляторами, лоло вполне могла отнести на мой счет.

– Евросоюз?

Я кивнул таможеннику.

– Наблюдатель?

Я кивнул.

– Гао-ди?

Я кивнул.

– Это ваше настоящее имя?

– Обязательно отвечать на этот вопрос?

Таможенник внимательно посмотрел на меня.

Как все, в автономии, он, конечно, подключен к Сети. Задолго до моего появления он уже знал обо мне все, что следовало знать. К тому же, челнок был первым в Хатанге за последние пять суток. От таможенника несло домашней лапшой, кислым молоком. Ему было скучно. Он смотрел на меня, как на дурака, играющего с намыленной веревкой. В контрольном окошечке Золотых ворот, отмеченных иероглифом в виде стилизованного квадрата, промелькнуло еще одно сморщенное китайское личико.

– Бэнь дань!

Металлические кольца пришли в движение.

Они медлительно плавали вокруг меня, поднимаясь и опускаясь, они фиксировали все мои данные, даже гнусный душок, оставленный дыханием вентиляторов. В конце длинного пирса прогуливалась стройная девушка в униформе. Ее ноздри – тонкие, точеные, просто чудесные, затрепетали, уловив первую волну запахов. Окликни я девушку, она, несомненно, улыбнулась бы мне, но вполне официально, как и следовало в пропускной зоне. Так же официально улыбнулся на выходном гейте дежурный. Он даже произнес пару вежливых китайских фраз. Вообще-то я понимаю этот язык, а если меня поведут к виселице, даже могу и заговорить.

Но тогда меня точно повесят.

Внизу под широкой террасой лежала бледная, изрытая извилистыми трещинами равнина. Небо над Хатангой, над этим чудовищным домом-городом, отливало нездоровой бледностью. Непонятно как держались в нем газовые туманности, вдруг набухавшие изнутри призрачным пульсирующим огнем:

СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО

СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО

СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО

СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО

СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО

Снова и снова.

Снова, снова и снова.

Снова, снова, снова и снова.

Бледное небо, бледные туманности.

СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО

Намек был понятен.

Старость никого не радует.

А струльдбругов в Сибирской автономии ненавидели.

«Струльдбруги не только упрямы, сварливы, жадны, угрюмы, тщеславны и болтливы, – они не способны также к дружбе и любви».

За что таких любить?

«Естественное чувство привязанности к своим ближним не простирается у струльдбругов дальше, чем на собственных внуков. Зависть и неудовлетворенные желания непрестанно терзают их».

Я так часто слышал эти слова, что помнил их наизусть.

«Завидуют они, прежде всего, порокам юношей и смерти стариков. Глядя на веселье молодости, струльдбруги с горечью сознают, что для них совершенно отрезана всякая возможность наслаждения. При виде похорон они ропщут и жалуются на то, что нет для них никакой надежды на тихую пристань. Счастливчиками среди этих несчастных можно считать тех, кто потерял память и впал в детство. Они внушают к себе больше жалости и участия, потому что лишены многих пороков и недостатков, которые свойственны остальным бессмертным».

Ну да, кто сохраняет покой, тот сохраняет силы.

Я шел по пустым переходам. Никаких украшений, кроме связок сухого бамбука.

Никого рядом, никого вдали. Пусто, как в забытом домене. Ниточки цветных китайских фонариков. Когда-то в Хатанге шагу нельзя было ступить без накомарника, а земля под ногами была проморожена до ядра Земли. Теперь над плоской, изъязвленной провалами тундрой величественно возвышался титановый город-дом, включенный в мировую Сеть. Наружные хелттмеллы, бесчисленные выходы веберов. В городе-доме никто не должен чувствовать себя одиноким.

Но и о струльдбругах не полагается забывать.

«Где ты, Бо Юй, когда так нужен народу?»

Я миновал всего-то одну террасу, а небрежный росчерк, сделанный алым разбрызгивателем, уже дважды попал мне на глаза.

А вот и ванба.

В Берне такое заведение назвали бы сетевым кафе.

Шуршащие бамбуковые перегородки. В ванба можно провести весь день и не увидеть соседей. Стилизованные кабинеты с отдельными веберами. Впрочем, у входа – пара открытых столиков, наверное, для экстремалов. Раскосая девушка за соседним столиком, почуяв въевшийся в мои одежды запах, незаметно повела носом. Розовые щеки, открытые щиколотки, утонченная неправильность в лице. Люди с таким цветом кожи никогда не мерзнут.

Я вошел в пустой кабинет.

За бамбуковой перегородкой негромко бормотали.

Я молча ткнул пальцем в сенсор вебера. Голографическая развертка ярко расцвела над столиком. Да, о моем прибытии знали. Деятели местной культуры приглашали меня на выставку скульптур в виртуальный клуб. Были еще какие-то приглашения, все виртуальные. Были и предупреждения (возможно, от администрации): не доверяться организаторам экскурсий, не имеющим на то официальных лицензий, не участвовать в митингах (в широком смысле слова), не посещать ресторан «Ду». Еще предлагались местные лекарства, экзотическая косметика, личные инструкторы по медитации, гадание на магнитных бурях. А среди новостей главными оставались сообщения о вроде бы достигнутой локализации разразившей в Хатанге эпидемии. К счастью, за последнюю неделю никаких подвижек действительно не произошло. Но неделя – это меньше мига на фоне многих десятилетий. Тангутские куры начали умирать сотнями, потом тысячами еще сто восемьдесят лет назад. Только через десять лет болезнь, принятую поначалу за типичный птичий грипп, научились определять точно. Еще лет через двадцать ее назвали болезнью Керкстона – в честь изучавшего молекулярного генетика, отдавшего ей все свои силы. К сожалению, вирус болезни, выделенный доктором Лестером Керкстоном, модифицировался гораздо быстрее, чем на него находили управу. Жители северного Китая в страхе бежали на север, сметая пограничные посты. В те времена считалось, что холод убивает заразу. Невероятными усилиями международных служб страшную эпидемию более или менее локализовали в неопределенном пространстве – от озера Лобнор до полярной реки Хатанги.