Человек находит себя - Андрей Черкасов

За дверью послышались шаги, голоса Варвары Степановны и Алексея. Женщина объясняла что-то. Алексей говорил негромко, и слов не было слышно.

«Он со смены пришел. Значит, случилось что-то!» — подумала Таня. — Подожди, Георгий, я сейчас, — сказала она, — за мной, кажется, пришли. Узнаю. — Она вышла, притворив дверь.

Вопреки опасениям Тани, на фабрике ничего не случилось, не считая того, что еще во время вечерней смены Любченко почувствовал себя плохо. Алексей уговорил его пойти домой. Он сам проводил его, временно приняв руководство, и, поскольку не появилась Таня, остался в третью смену; Любченко передал ему о своем обещании. Алексей знал, что Таня должна задержаться недолго, но ее все не было, и Алексей встревожился. Дела в смене были в порядке, и он ненадолго отлучился домой, просто, чтобы узнать, не случилось ли что. Он разбудил мать и спросил, не знает ли она в чем дело, и та рассказала Алексею обо всех последних событиях.

— Обошлись бы вы уж сегодня-то без нее, Алешенька, — сказала она. — Вовсе без силушки ведь пришла-то. Тут и памяти у порога лишилась. Погода-то не тише?

— Какое там тише! — махнул рукой Алексей.

— Куда пойдет? Управьтесь уж там. И потом… дело такое, Алешенька, ты пойми, встреча какая!..

— Да я, мама, вроде понятливый, — ответил Алексей.

В это время вышла Таня.

— Что-то случилось, Алеша?

Алексей успокоил, что «ровным счетом ничего, Любченко прихворнул только», что смена идет и что беспокоиться ни о чем не нужно, да и погода такая…

— А задание сменное выполним, — пообещал он, — можете не сомневаться. Вам лично завтра «экзамен» сдавать буду, ясен вопрос? — Он протянул Тане руку. — Может, не доверяете только?

— Ну что вы, Алеша… спасибо!.. — Таня крепко пожала протянутую ей руку. Она была так рада, что можно остаться дома, с Георгием. И хотя упрекала себя за это, но тут же оправдывала: «Такое бывает раз в жизни!»

Алексей ушел. Таня вернулась к себе.

— Все хорошо… мне можно не идти, — сказала она, снимая ватник и от слабости придерживаясь рукой за стену.

— Ты бы легла, Татьянка, — поддерживая ее, сказал Георгий, — смотри, едва на ногах стоишь.

— Нет, нет, это пройдет! — Таня подошла и присела на кровать, опершись рукой о руку Георгия. — Это совсем как новая жизнь, милый… Совсем новая! Если бы ты знал, что было передо мной в тот последний день… Я ждала, что увижу тебя…

— А я? Ты думаешь, я не ждал?

Да, Георгий тогда ждал. То, что произошло, было как ураган. Он закрутил его в вихре и не дал опомниться. Георгий не вернулся тогда домой. Он шагал по улицам, по бульварам, не видя и не слыша ничего, не зная, куда и зачем идет. Спускался в метро и ехал куда попало, снова выходил на улицу… Домой пришел только под вечер и долго сидел один. Родителей не было в городе: Андрей Васильевич вместе с Ксенией Сергеевной уехал в свой новый лесопитомник, где он директорствовал, — там они пробыли до глубокой осени… Георгий, измученный всем происшедшим, повалился на диван, но, несмотря на нечеловеческую усталость, сна не было. Он встал, ходил по комнате и ждал. Если все неправда, если Таня не виновата ни в чем, она обязательно приедет, постарается убедить его, если только он ей дорог по-настоящему! Но Тани не было. Значит, все правда! Значит, обман! Она уедет вместе с Савушкиным! Непреодолимая сила вытолкнула Георгия из дома. Он торопился: шел, ехал — мчался на вокзал и… опоздал к поезду. Входя в потоке людей через вокзальные двери, он не знал, что в эту минуту, выйдя через другие, торопился к станции метро Савушкин, который так и не нашел его после. Поезд уже отходил, и, конечно, Тани Георгий не увидел. «Конец!» — сказал он, и снова началось бесцельное хождение по Москве, по ее ночным улицам.

В Варшаве Георгий пробыл неделю. Потом начались поездки по другим польским городам. Прошел август. Вернувшись в Москву, Георгий с неожиданной ясностью понял, что в городе, где началось и так нелепо оборвалось счастье, он оставаться не может. Он пробыл в Москве три дня. Вечером был на набережной, куда попал случайно: просто пришел, сам не зная зачем. Вспомнилось все самое хорошее… «Нет, нет! Не думать! Забыть! Бежать! Дальше отсюда!» Он ушел… А поздно ночью остановился в Танином переулке, против подъезда.

На следующий день он упросил включить его в состав концертной бригады, едущей на целину.

Начались необыкновенные концерты: на полевых станах, в недостроенных клубах, в общежитиях; утомительные переезды то под палящим солнцем, то под проливным дождем в глухую полночь, на грузовых машинах, часто попросту на телегах. Родителям он изредка писал коротенькие открытки. В них он сообщал о том, куда поедет еще. Иногда на новом месте его ожидало письмо из дому. В Москву Георгий попал только в начале декабря. Он узнал от матери, что в ноябре, вернувшись домой, она нашла письмо от Тани и отправила ему. Обратно письмо не вернулось.

В декабре продолжались концертные поездки. Георгий по-прежнему старался убедить себя, что вот поездит так побольше и все успокоится, все станет на свои места. Но это был самообман. Образ Тани постоянно возникал перед его глазами, и Георгий наделял его всем самым светлым. Получалось так, что теперь, оторванный от нее, может быть, уже все потерявший, он начинал жить только ею одной. В конце января, во время концертов в Сибири, Георгий получил письмо от матери. Она писала, что неожиданно вернулось «за ненахождением адресата» Танино письмо и она не рискует посылать снова. Пускай оно дождется его приезда здесь. Так, наконец, он все-таки прочел те несколько строк, в которые Таня вложила все. И как-то сразу рухнуло то, темное. Остались только угрызения совести и желание увидеть Таню. Как раз предстоял концерт в Новогорске, и Георгий послал телеграмму, оставив про запас поездку в Северную гору сразу после концерта, если почему-либо встреча в городе не состоится… Так и вышло.

— Я нашел этот дом и не застал тебя, Татьянка, — закончил он свой рассказ. — Главное, никто не знал, куда ты исчезла. Можешь себе представить, как я обрадовался и перепугался потом, когда ты пришла измученная, вся в снегу. Татьянка! Если бы можно было зачеркнуть пятно на моей совести! — Георгий неожиданно поник.

Танины пальцы запутались в его густых темных волосах. Таня гладила его голову и старалась приподнять ее, а он сидел по-прежнему в глубоком раздумье. Потом вскинул голову:

— Пить страшно хочется, Татьянка, ты дала бы воды, — попросил он.

Таня засуетилась:

— Ой, я и не подумала! Сейчас чайник поставлю. У самой в горле пересохло все… — Она пошла на кухню. Принесла стакан воды.

Потом Таня снова села рядом с Георгием. Поправляя подушку на кровати, она нечаянно выронила из-под нее фотографию. Он поднял:

— Что это?

— Ты хотел спросить, кто? — улыбнулась Таня и, обнимая Георгия, сказала: — Это он, тот, который был и будет постоянно со мной! Всю жизнь! Где бы ни находился! Тот, который, наверно, никогда больше не подумает обо мне так, как тогда…

Таня обхватила ладонями щеки Георгия и повернула его лицо к себе. Их глаза встретились. Наверно, Танины глаза светлели все больше и больше, потому что светлым становилось и лицо Георгия. Он обнял Таню и с силой прижался губами к ее губам. И в голубом колышащемся полумраке, кроме горячих губ Георгия, кроме неистовых, ликующих ударов сердца, кроме этого, не было ничего…

Утром Варвара Степановна поднялась по обыкновению раньше Ивана Филипповича. В кухне на электрической плитке зловеще фырчал почти пустой чайник. Варвара Степановна торопливо выключила плитку. Лицо ее сделалось строгим; она знала — за ее супругом водятся такие грешки.

Сколько раз, засидевшись и не желая беспокоить жену, он сам ставил чайник на плитку, а потом благополучно забывал о нем. Три чайника уже стали жертвой его рассеянности.

Держа тряпкой горячую ручку спасенного от безвременной гибели чайника, Варвара Степановна грозной походкой вошла в комнату. Иван Филиппович одевался. Он удивленно уставился на свирепые облачка пара, все еще вылетавшие из носика чайника. Перевел младенчески ясный взгляд на жену.

— Три загубил, мало показалось? — с чисто судейским спокойствием спросила Варвара Степановна. — Говорила тебе: ночью буди, коли пить захочешь! Ладно поспела, а то бы снова по магазинам чайники искать.

Напрасно Иван Филиппович оправдывался и доказывал свою непричастность к преступлению и даже напомнил жене, что вчера спать лег раньше ее, а она еще гостю открывала да Таню ждала сколько.

— Все следы к тебе ведут все равно, — возразила Варвара Степановна. — Запру вот все твои инструменты в чулан на два месяца, чтобы в норму пришел. Доработался! Себя не помнишь!

— С сегодняшнего дня покой для тебя наступит, Варюша, — сказал Иван Филиппович, оставляя улики неопровергнутыми. — Забыла, что на неделю в Москву отправляюсь? Детище свое повезу. А заодно и твое все, да, да! Не удивляйся! И капустные пироги твои, и воркотню, и все три твоих чайника, которые на плитке сжег, — все! Давай-ка собираться станем лучше, чем ругать меня за чужие-то грехи!