Линка (СИ) - Смехова Ольга

Цирк. В многочисленном арсенале слов Лексы нашлось самое подходящее тому, что пришло мне на ум. Актеры — плюшевые игрушки, эмоции и аномалии скалились звериными мордами, норовили напугать, скорчить рожу, оскалить клыки. Сегодня на арене цирка Страх-Черныш и его дрессированные крокодилы на лошади-единороге, спешите видеть! Почему-то ко всему этому хотелось добавить ещё одно слово. Блядский цирк…

— Шурш! — вдруг вспомнила я. Перед моими глазами возникла сцена, когда Крок склонился над собратом, как над поверженным рыцарем и не знал, не знал куда деть собственную силу, потому что она была бесполезна. — Ты…

— Я. Конечно же я, — Черныш не отрицал, а вновь коснулся моих глаз. Вздрогнули от холода веки…

Шурш выползал из болота — смешной зеленый огурец, с улыбающейся мордой. Всегда улыбается, подумалось мне. Открой он сейчас пасть, оскалься сотней зубов — и всё равно добродушная улыбка никуда не денется. Ребенок, догадка сменилась осознанием. Шурш, сколько бы ему ни было лет, оставался ребенком.

Трюка выскочила из-за ближайшего пригорка. Никто ничего не почуял, жаловался потом Крок, коря себя за безалаберность, за недосмотр, за тысячу провинностей. Бедный старик и не знал, не смел подумать, что давняя помощница примет облик черной кошки. Черныш, вдруг ахнула я — именно таким он был в моих снах, именно таким я видела его и сейчас. Шурш не сразу понял, что произошло — не ожидая от союзницы подлости, он молчаливо наблюдал за её трансформацией и…

Как ты могла, поинтересовалась я у пустоты, не особо надеясь на ответ. Страшные челюсти подхватили безвольное тельце, не успевшее даже подумать о сопротивлении, сомкнулись несколько раз, швырнули наземь. Черные лапы выпустили когти. Казалось, что огромная кошка играет с мышью. Мне захотелось зажмуриться. Трюка, повторила я. Как ты могла. Как ты могла?

Мало тебе — в голосе Страха была издевка? Сейчас, обещал его тон, сейчас я покажу тебе ещё, сейчас я покажу тебе больше, дай только срок!

— Не надо, взмолилась я и Черныш, кажется, послушался.

Все мы чего-то добиваемся. Сила, маленькая, только сила — и Трюка это прекрасно знает — способна помочь в достижении любой цели. Уговори, укради, убей — правило трех «у», так любимое твоим человеком действует даже у нас. Ты никогда не задавалась вопросом, чего хочет Трюка? Трюка хочет жить. Хочет жить как человек, хочет быть человеком. Улыбаться, радоваться, любить. Ненавидеть, злиться, переживать. Не стоять вечно застывшей плюшевой фигуркой на столе твоего творца, а быть его… женщиной.

Быть его женщиной… где-то в глубине меня отозвалась давняя, забытая, отринутая мечта, прятавшаяся за усмешкой Дианы. Нахальный разбойник вытащил её из укрытия, вырвал грубой, сильной рукой, бросил на землю, бесстыдно разрывая платье. Куклу не полюбит, спрашивал он, а женщину? Женщину полюбит? Живую?

Живую… сколько раз я мечтала о том, что ко мне вдруг явится добрая волшебница и подарит мне — и тело, и разум. Десять дней надежды, десять дней счастья, полторы недели борьбы за крохотный кусочек жизни. Выкарабкаться — любой ценой, продлить — собственные мучения, или радость от осознания жизни рядом с Лексой? И никаких иных проблем, никаких оживших эмоций, великих идей, аватаров. Никакого замка, его охраны, осады — забыть, как страшный сон.

Трюка хочет быть живой, и она знает, как стать живой. К твоему счастью, знаю и я.

Естество Страха не торопилось вонзиться в моё лоно, как прежде до этого. Он ограничивался легкими касаниями, заставляя меня дрожать — от сладостного предвкушения, от постыдного вожделения и возбуждения. Чувство, что много раз обходило меня стороной, вдруг явило себя во всей красе, охватило с ног до головы. Спастись? Вырваться из сладких объятий, не боясь и не стесняясь своей наготы рвануть обратно, по ту сторону сна, вынырнуть из плена лимба, обратно к людям и моим друзьям. Друзьям ли? Мне не хотелось вырываться, мне не хотелось сопротивляться. Страх владел мной — полностью и без остатка, а я послушной игрушкой ждала, когда он вновь соизволит взять меня.

— Я знаю, как тебе стать живой. Как оставить свою бренную оболочку и стать человеком. И даже больше — ты будешь со своим человеком. Ты ведь хочешь его, верно? Ты с завистью смотришь на избалованную девчонку, которой подфартило выиграть приз. Ты видишь, как недостойная играет им — словно куклой. Ты ведь не позволишь себе подобного, верно? Ты будешь нежной, ласковой, ты будешь — его. А он твой. Хочешь быть живой?

Хочу. Тысячу раз хочу, миллион раз, миллиард, сколько раз я должна сказать это слово, чтобы оно прозвучало и стало волшебным, чтобы оно обратилось в чудотворное заклинание? Сколько?

Всего один, улыбнулся Черныш и вошёл в меня.

Глава 27

За окном было темно. Дул зимний, зябкий, колючий ветер, завывал голодным упырем под окнами. Я шевельнулась. Ночная темнота сливалась с тишиной, лишь кто-то посапывал рядом. Тепло, хорошо, а на мне по прежнему лежат объятия Черныша. Ничего не изменилось, подумала я. Под головой лежало что-то мягкое, жаркое, душное — сразу же захотелось нырнуть в чуткую прохладу ночи. Воздух — спертый, застоявшийся за ночь, кисловатый, звал и канючил встать и приоткрыть форточку. Встать, подумала я, форточка? О чём я вообще думаю? Внизу живота неприятно укололо — верно, вчерашний бутерброд на ночь был лишним.

Бутерброд. Я опробовала слово на вкус, будто бы слышала его первый раз в жизни. Его рука мягко выскользнула из под подушки, обхватила меня за талию, беспардонно прижала к большому телу. Лунный свет был любопытен, он всячески старался хоть глазком, а глянуть, что же там такое творится в этой самой комнате, да ещё и без его внимания?

Ничего не творилось. Я вздохнула, шумно втянула воздух обоими ноздрями, поморщилась. Нет, надо всё-таки встать. А бутерброд и в самом деле был лишним, лучше на ночь не переедать, да и на фигуре это скажется…

Мысли текли рекой, потоком вливались в мою голову — чужие, неприятные, как скользкие черви, мысли. О том, что отпуск скоро закончится, мелодия сожаления того, что придётся возвращаться домой — в утлый, опостылевший офис. А начальник дурак. Нотка жалости к самой себе прозвучала незаметно — не хотелось вставать, хотелось вытянуться во весь рост, хотелось обернуться лицом к Лексе, обхватить его массивный торс и прижать к себе — как плюшевую игрушку. Мой плюшевый мишка, прямо как в детстве, почему-то вспомнила я. Не было ведь у меня никогда никакого детства, а вот поди ж ты.

Живая, вдруг кольнуло меня. Ты хочешь быть живой, издалека громом звучал вопрос Черныша. Хочу-хочу-хочу, кричала я, как капризный ребенок. Того и гляди он сейчас вынырнет из под кровати, сунет мне под нос бумажку. Желали? Получите и распишитесь!

Ноги плохо слушались — я уже забыла, как неуверенно стояла под взглядом ОНОшницы, как пыталась сжаться, стать ещё меньше чем есть. Я не говорю с куклами. Мне в миг захотелось вскочить, натянуть нагло брошенное на полу белье, впрыгнуть в тугие, как рамки моды, джинсы и бегом бежать к Диане. С куклами, значит, не разговариваешь — а теперь заговоришь? И смотреть — смотреть до самой бесконечности, до второго явления Белого Лиса в её удивленные глаза; видеть, как она выброшенной на берег рыбой разевает рот — и не находит слов.

Банально, сонно отозвалась логика. Банально, глупо, нелепо. Не будет она зенки лупить, хоть живой стань, хоть хвост отрасти. Чего она, полуголых баб за свою жизнь не видела? Нажмёт на кнопочку — и по её приказу явиться черный рыцарь, в очках и при куртке. Что тебе, в прошлый раз сенсоров было мало? В этот раз облепят с ног до головы. Чувство гадливости при одном лишь воспоминании этого тут же отрезвило меня.

Я прошлась, покачиваясь из стороны в сторону. Полумесяц без зазрения совести смотрел на моё обнаженное тело прямо в окно. Пусть его смотрит…

В руки скользнул халат — или ночная рубашка? — чужая память услужливо подсказывало, где что лежит. Инстинкты, отработанные за два добрых десятка лет поддерживали меня и не давали мне завалиться на бок. Равновесие, твердила я самой себе. Равновесие. Добраться до зеркала, включить свет. Как его обычно включали люди? Включить свет — и что дальше? Зеркало. Мне страшно хотелось посмотреть на саму себя.