Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

Из дел Сыскного приказа видно, что многие колодники имели личные деньги, на которые они покупали себе квас и еду у харчевниц, ежедневно в определенное время допускавшихся в острог со всяким съестным[572]. Кстати говоря, регулярной раздачи еды в Сыскном приказе не было. В некоторых казармах сидельцы под началом тюремного старосты скидывались на ежедневную закупку каши (их называли «кашеядцы»). Видимо, эта практика становилась почвой для постоянных конфликтов между арестантами. Так, 14 декабря 1742 года во второй казарме Большого острога именно «кашеядцы», избив Алексея Беляева, отняли у него деньги, полученные им в милостыню[573].

Распитие спиртных напитков, несмотря на строгие запреты, было неотъемлемой частью повседневной жизни колодников Сыскного приказа. Об этом, в частности, свидетельствуют многочисленные дела об объявлении заключенными «государева слова и дела» в нетрезвом виде. Так, содержавшийся в пятой казарме Большого острога колодник Иван Черкас 26 марта 1740 года «сказывал за собою Ея Императорского Величества слово и дело», после чего был посажен под особый караул, а проспавшись, признался, что «слово и дело за собой сказывал ли, того он за пьянством не упомнит». Ночью 9 октября 1749 года крик «слово и дело!» раздался в четвертой казарме — и вновь из уст пьяного колодника, который затем на допросе показал: «…слово и дело сказывал ли, не упомнит, понеже был весьма пьян»[574].

Сами караульные солдаты и офицеры снабжали своих подопечных вином, неплохо на этом зарабатывая. Так, сидевший во второй казарме Большого острога Иван Квасников, который во время переклички 12 октября 1747 года оказался сильно пьяным, затеял драку с караульными солдатами, а затем объявил «слово и дело», на допросе рассказал: «…вино по просьбе ево, Квасникова, да колодника Алексея Вавилова принес им в острог имеющийся при Сыскном приказе барабанщик Данила Пушкарев, которого вина купил им на девять копеек, и оное вино он… с показанным Вавиловым выпили обще и стали быть пьяны». Барабанщик в приносе в острог выпивки не признался, а показал, что «оной Квасников дал ему для покупки вина девять копеек, на которые купя он, Данила, вина, выпил сам». На сей раз никакого взыскания не последовало. Но восемь дней спустя в застенок для пытки привели колодника Ивана Пестрикова, который при осмотре «явился весьма пьян» и после вопроса судей, кто ему достал вино, указал на того же Пушкарева. Караульного в тот же день вызвали в судейскую и строго допросили. Он вынужден был признаться, что «означенной Пестриков сего октября поутру, призвав ево… к трубке, и просил ево, чтоб он принес к нему вина, и подал ему денег девять копеек, которые он взял и купил того вина только без полушки на четыре копейки, которое ему, Пестрикову, и подал». Провинившегося барабанщика отослали из Сыскного приказа и отдали под военный суд. Но если таким наказанием и удалось напугать караульных солдат и офицеров, то совсем ненадолго. Содержавшийся в первой казарме колодник Никита Башкирев в 1749 году на допросе признался: «…он, Башкирев, слово и дело сказывал ли, того он… сказать не упомнит для того, что он сего апреля 19 дня был весьма пьян, а вина ему, Башкиреву, принес по просьбе ево на пять копеек и подал в трубку стоящий в Сыскном приказе караульной салдат, а как ему имя и отечество… не знает, и в лицо ево признать не может»[575].

Проносили в острог вино и сидельцы, которые ежедневно выпускались из острога для различных нужд. Так, в 1739 году из-за кувшина вина, принесенного одним из них, в остроге произошла драка. Сидевший во второй казарме участник потасовки Игнатий Сидоров так описал эту сцену: «…сего декабря 7 дня, как отпускали колодничьи связки по воду, и в то время содержащийся в том остроге второй казармы колодник Борис Никифоров по отпуску караульного сержанта Филиппа Кондратьева з десятским… для покупки щербы{61} отпущен был, и при выпуске… по просьбе той же казармы колодника Ивана Шветенка взял у него денег два алтына для покупки вина. И он, Никифоров, сходя для покупки… щербы и вина, пришед к острогу к передней трубке, и в тою трубку помянутое вино в малом кувшинчике подал ему, Игнатью, которое он принял, потому что в то время он, Игнатий, имелся по дневанью на часах… И в то время у той трубки прилучился быть первой казармы колодник Алексей Самарин, и то вино в том кувшине усмотря, стал у него, Игнатья, отнимать, и ухватился за кувшин, а он, Игнатий, тот кувшин держал за ручку, и между тем, отъемом, тот кувшин разорвали пополам, и тем вином оному Самарину залили кафтан и балахон»[576].

В делах Сыскного приказа содержатся указания на то, что среди колодников находились предприимчивые люди, которые зарабатывали на купле-продаже спиртных напитков внутри острога. Обвинявшийся в краже Михайла Осипов вечером 10 мая 1748 года «по запирании казарм» сказавший «слово и дело», на допросе перед членами присутствия признался, что, «будучи в Большом остроге во второй казарме, Ея Императорского Величества слово и дела за собой в пьянстве сказывал, а за ним… слова и дела ни по которому пункту нет… а вино купил он в той же казарме у колодника Семена Голова на четыре копейки с половиной, и выпил один, а где он, Голой, то вино взял, того он… не знает. А оной де Голой тем вином шинкует и продает и другим колодникам»[577].

По инструкции допускать в острог для свидания с колодниками можно было только с разрешения судей в присутствии караульного офицера при условии, что на встрече не будут вестись никакие разговоры[578]. Тем не менее коммуникация колодников с окружающим миром существовала. Хотя тюрьмы и были окружены острогом, между бревнами колодники проделывали «скважины», через которые могли регулярно общаться с родными и знакомыми. 9 октября 1751 года содержащийся в Большом остроге арестант Федор Степанов, «впросясь в присутствие», донес на товарища по несчастью Якова Неклюдова: «сего де числа, пришед… к трубке… женка Пелагея Степанова… и говорила ему… чтоб он выслал к ней оного Неклюдова, которого он… к ней выслал. И потом оной Неклюдов от той трубки отошед, тако ж и оная женка отошла ж, и оной Неклюдов со оною женкою… позади того острога в скважину говорили». Доносчик подкрался поближе и подслушал их разговор:

— Велели де тебе поклонитца Василий Васильев да Степан Жданов, которые из Сыскного приказа бежали, — шепнула в скважину Пелагея.

— Ныне где оные Васильев и Жданов живут, и где ты их видала?

— Видела их на Сретенской улице.

— Жительство они где имеют? — спросил Неклюдов.

— Они живут в Пушкарях в Сергиевской улице.

Арестант попросил:

— Ежели увидишь их, то объяви, чтоб прислали мне в милостыню денег [579].

Когда Сыскной приказ перевели с Москворецкой улицы на Калужский житный двор, где был отстроен новый острог, арестанты и там проделали между бревнами отверстия, позволявшие им выглядывать из острога, видеть происходящее в свободном мире, переговариваться с родственниками и знакомыми. Судьи приказали караульному офицеру Федору Бестужеву заделать эти щели. Спустя несколько дней, 22 августа 1755 года, Бестужев рапортовал: «Оные… колодники уграживают, что ежели кто станет те скважины заделывать, то они каменьем глаза всем выбьют, ис чего опасно, чтоб от тех колодников и вящих непорядков не учинилось». Однако щели всё же были заделаны. Но спустя пять дней уже другой караульный офицер, Степан Бородавкин, доложил, что «вставленные между стоячих бревен заделки теми колодниками выколочены, а кем именно, неизвестно»[580].

Впрочем, колодники имели массу других возможностей контактировать с внешним миром. По инструкции позволялось отпускать преступников, которые содержались «не в важных делах», из острога «для нужды за квасом и водой на тюрьмы», для выноса параши к кремлевскому рву, для «чищения помета» или уборки снега во дворе Сыскного приказа и прочих хозяйственных работ. Так, именно арестанты сооружали сгоревшие в пожаре 1737 года деревянные строения Сыскного приказа. 4 января 1742 года доноситель Каин в одном из первых своих «изветов» показал: «Сего де числа он, Каин, с протчими колодники из Сыскного приказу посылай был на Москву-реку для взятья ко оному приказу на топление печей бревен, и как он, Каин, вышел из острогу и у Большого острогу усмотрел он школьника Адексея Иванова сына Елахова». Осенью 1752 года по указу Московской сенатской конторы Сыскной приказ снарядил 200 арестантов под конвоем сотни солдат для уборки «на Ивановской площади разбитых Успенского колокола штук и сравнения около ямы, где состоит колокол, земли»[581].

Несмотря на строгие предписания, за определенную плату для работ из острога выпускались даже заключенные, приговоренные к смертной казни. Таким образом в 1749 году из Сыскного приказа сбежали четверо «смертельных» колодников. Как показало расследование, они заплатили караульному сержанту Ивану Шульгину, чтобы тот выпустил их вместе с товарищами по несчастью убирать территорию Сыскного приказа. Тюремный староста Тимофей Афанасьев через несколько часов после побега арестантов рассказал: «Сего 11 марта по полуночи в 11 часу содержащиеся при оном приказе в Большом остроге колодники Федор Степанов, Яков Неклюдов, Михайла Бухтеев, Петр Карпов, Михайла Филимонов просили обретающегося при оном Сыскном приказе сержанта Ивана Шульгина, чтоб выпустить их для чищения помету, по которым словам оной сержант ис того острогу оных колодников велел выпустить. Токмо де он, Афонасьев, ему, Шульгину, про тех колодников, что их не надлежит выпускать, объявлял. И потому оной Шульгин ему, Афонасью, сказал: „Разве де ты большой?“ И за тот невыпуск хотел ево бить палкою. И он, Афонасьев, убоясь того, тюремные двери отпер и означенных колодников по приказу реченного сержанта Шульгина выпустил, токмо о том обер-офицеру не объявлял простотою своею». После работы четверо приговоренных к смертной казни отпросились у того же караульного сержанта сходить в ближайший к Сыскному приказу кабак — возле Москворецких ворот, «что словет Солянка». Но обратно уже не вернулись ни смертники, ни четверо охранявших их солдат[582].