Утоли мои печали - Алюшина Татьяна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты как же без машины? – засомневался Павел Петрович.
– Нормально. На такси и электричке, – отмахнулся Гриша.
Родители попрощались, расцеловавшись с бабушкой, Григорием и Марьяной, и уехали.
А Глафире Сергеевне резко стало плохо.
Она прижала руку к сердцу, как-то вмиг побледнела и тяжело опустилась в кресло.
– Женя! – прокричала Марьяна, они уже не первый раз сталкивались с приступами. – Несите шприц и препарат!
– Ба, ты чего? – присел на корточки Григорий.
– Да вот так, Гришенька, – повинилась Глафира Сергеевна, – теперь прихватывать стало.
– Гриша, «Скорую» вызывай! – сказала Марьяна.
«Скорую» вызвали, укол сделали, Вершинин на руках отнес Глафиру Сергеевну в ее комнату и уложил на кровать. «Скорая» приехала довольно оперативно, впрочем, с этой подстанции к Глафире Сергеевне теперь частенько ездили бригады медиков и даже успели подружиться с пациенткой.
На этот раз приехал любимый врач Глафиры Сергеевны, молодой интересный мужик, лет под сорок, бодро общался с ней уверенным оптимистичным тоном, распорядившись сделать несколько уколов.
– Теперь подождем и будем отслеживать ее состояние в динамике, – пояснил он, усаживаясь на поставленный возле кровати стул.
– Доктор, – обратился к нему Григорий, – мы могли бы поговорить?
Тот кивнул, передал «пост» медсестричке и вышел вместе в Вершининым из комнаты. И на все тревожные вопросы Григория ответил, ничем особо не порадовав – состояние нестабильное, бывает, что и тяжелое, но от госпитализации старушка отказывается. Да и, честно говоря, такой же курс лечения, как и в стационаре, Глафира Сергеевна прошла и дома. Препараты ей дают, укрепляющие инъекции прокололи курсом, так что смысла класть ее в больницу он не видит – все равно никаких серьезных процедур и операций ей делать никто не станет. Возраст.
А сегодняшний приступ? Так, видимо, переволновалась, а ей это противопоказано.
Бригада «Скорой» просидела у Глафиры Сергеевны где-то с час, пока не стабилизировалось состояние больной, и она заснула, от чая с плюшками медики отказались и настойчиво рекомендовали кому-нибудь сегодня подежурить около бабушки.
Просто подстраховаться.
Марьяна предложила сменяться на посту по очереди, но Евгения Борисовна решительно заявила, что на ночь с Глафирой Сергеевной останется она, а Григорий начальственным тоном уведомил, что подежурит до ночи.
И, подождав, когда домработница выйдет, притянул к себе Марьяну, обнял за талию и поцеловал.
– Ты иди, отдыхай, – тихо сказал он. – Мы же почти не спали ночью. Вот и отдыхай.
– Я лучше поработаю, у меня заказ важный, а я последние три дня и не занималась им, – вздохнула она.
– Я не знал, что бабушка так неожиданно быстро ослабла, – поделился Вершинин своей тревогой. – Ведь еще летом огурцом держалась и такая бодрая была.
– Иногда мне кажется, – шепотом призналась Марьяна, – что в этом есть моя вина. Если бы я не разоблачила Виталия, она, может быть, и не сдала так резко. Может, ее держала в тонусе мысль, что надо найти убийцу Петра Акимовича, или Глафира Сергеевна подсознательно чувствовала, что не доделала что-то.
– Даже и думать так не смей! – прошептал грозно Григорий, чуть встряхнув девушку. – Ты освободила ее от груза, давившего на нее все эти годы. Она же сама тебе говорила. К тому же все эти годы она мучилась, гадая, кто убил деда, и чувствуя несправедливость, что виновный остался без справедливого воздаяния. А ты освободила нас с ней.
– Ну, не знаю, – вздохнула с сомнением Марьяна.
– Я тебе говорю, значит, так оно и есть, – твердо заявил Вершинин и поцеловал девушку в лоб. – Все, иди. Может, тебе удастся поспать немного.
Спать она не стала: работала и думала.
Думала о том, что произошло сегодня, и про вчерашний «бенефис» Глафиры Сергеевны в Министерстве культуры, и о том, как удивительно устроена жизнь, а в одной семье соединяются такие разные люди – те, кто полностью поддерживают решение Глафиры Сергеевны, и те, кто считает личной трагедией то, что коллекция ушла государству.
И, конечно, она думала о Григории. Ну а о ком еще?
О том, что этот сильный, волевой мужчина почему-то все время от чего-то бежит – то от давящей на него необходимости заниматься наукой, – в «поле», в тундру, в леса-моря, в суровый мужской труд с элементами экстрима на уровне жизни-смерти. То от обвинений в смерти деда, то от себя самого.
Интересно, от чего он бежит сейчас, так старательно оберегая свою холостяцкую свободу и имидж вечного странника?
И почему он бежит от нее?
– Гришенька, – тихим голосом позвала Глафира Сергеевна.
Она проспала пару часов, а когда проснулась, Евгения Борисовна померила больной давление, пульс и сердцебиение и дала прописанных доктором пилюль. Гриша помог бабуле устроиться на кровати поудобней – сидя, потому что все дружно постановили, что лучше ей сегодня вообще не вставать. Позже Женя принесла обед на подносе, но Глафира Сергеевна есть не очень хотела, капризничала, и Григорий решил действовать лучшим воспитательным способом, то бишь личным примером – придвинул к кровати журнальный столик со стулом и пообедал вместе с бабушкой.
После они обсудили утренний «наезд» родни, но исключительно в ироничном ключе, с удовольствием посмеявшись, и Вершинин несколько раз брал с бабушки слово, что из-за такой комедии она расстраиваться не станет. Расстроилась или нет, непонятно, но вскоре после чая с медом снова уснула, на этот раз надолго.
Вершинин сидел у темного окна и при свете небольшой лампы, специально прикрытой Женей платком с одной стороны, чтобы не светила на спящую бабулю, читал статью в научном журнале, который дал ему после защиты диссертации академик Миронов, друг деда Петра. Интереснейшая статья, да и журнал свежий, еще в Россию не попавший, переданный академику коллегами из Германии.
– Да, бабуль, – отозвался он, откладывая журнал и поспешив к кровати.
– Посиди рядом, – попросила она.
Он сходил за стулом, поставил его поближе, сел и взял ее ладошку в руки.
– Ты как себя чувствуешь? – все так же тихо спросил Григорий.
– Да что мне, Гришенька, теперь-то сделается? Время мое пришло, вот и сдаю позиции. Все так, как и должно быть. Ты не пугайся за меня и не расстраивайся. Пора мне, Петенька ждет, да и я по нему стосковалась уж как.
– Ба, не нравятся мне эти твои речи упаднические! – нахмурился Вершинин.
– Да ну, Гриша, – махнула она на него рукой. – Ты сам-то горе себе не придумывай, это естественный круговорот жизни. Лучше достань мне из тумбочки, – и она указала рукой на прикроватную тумбочку у изголовья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});