Три минуты молчания - Г Владимов

- До дока мы еще в порт должны прийти. А на чем? Срам, а не пароход.

Ну, мы, конечно, повякали, душу отвели, а потом, конечно, взяли шкрябки, стальные щетки, флейцы, начали прибирать пароход. Шкрябали от ржавчины борта, переборки, потом суричили, потом красили. А кто кубрики мыл содой, кто рубку вылизывал, кто гальюны драил. Салаги зачем-то на верхотуру напросились, на мачту, красили там "воронье гнездо" белилами и чернью, покрикивали зычными голосами:

- Алик, подержи ведерко, я на клотик слазаю, надо его мумией* покрасить.

* Красная краска.

- Держу, Дима. Все покрасим - от киля и до клотика!

Дрифтер с помощником свою сетевыборку выкрасили - такой зеленью, что поглядеть кисло. Третий из рубки смотрел зверем и плевался:

- Во, деревня! В шаровый* полагается механизмы красить. Вкуса морского - ни на копейку.

* Темно-серый.

А дрифтер, чтоб ему совсем угодить, и шпиль выкрасил зеленью.

Нам с Шуркой Чмыревым досталось камбуз снаружи прибирать. Милое дело. В корме хорошо, ветра не слышно. Переборка от солнца греется и от начальства заслоняет. Попозже и Васька Буров к нам перебрался - значит, и правда лучшего места не найдешь.

- Бичи, - говорит, - можно, я у вас тут честно посачкую?

- Сачкуй, - Шурка ему разрешил. - Флейц только в руку возьми. И за полундрой следи.

- Что ты, я полундру за милю унюхаю!

И Васька во всю дорогу так и не взял флейца. Сидел, блаженствовал.

Кандей с "юношей" прибирали камбуз внутри и часто к нам выходили посидеть на кнехте, потравить за жизнь.

- Я, бичи, обратно на завод пойду, - говорит Шурка. - Сварщик же я дипломированный, - такое дело на ветер бросать? А по морям шастать - ну его к бесу! Пусть вон салаги попрыгают, они еще этой романтики не нахлебались. Ты, кандей, со мной согласен?

Кандей Вася не только что согласен, а дальше эту тему развивает:

- Но я тебе скажу, Шура: море нам тоже кое-чего дало. Меня возьми судовые ж повара такой экзамен проходят. Если ты своего дела не профессор, на судне ты не задержишься, не-ет! Кеп тебя в другой рейс не возьмет, ему тоже покушать хочется хорошо. Так что у меня шанс. В ресторан "Горка" пристроиться. Блат, конечно, нужен. Но в принципе?

Не знает Шурка, возьмут ли кандея в "Горку", но кивает, соглашается. Великое дело - погода, солнышко! А тут еще в порт идем.

- Кандей! А, кандей! - говорит Васька Буров. - А я про тебя сказку сочинил. Божественную.

- Ну-к, потрави!

И Васька плетет невесть какую околесину. Но если прислушаться да расплести - забавная сказочка.

Вот так примерно. Закончатся когда-нибудь наши извилистые пути, и все мы придем туда - к Господу, которого нету. Там уже будут сидеть космонавты, маршалы, писатели, большие ученые и заслуженные артисты, - им-то прямая путевка в рай. И однажды заявится туда наш кандей Вася, приведут его на суд Божий ангелы и архангелы. И спросит его Господь, которого нету, спросит с металлом в голосе: "Кто ты и на что надеешься? Отзовись сию же минуту!" "Повар я. По-рыбацки сказать - кандей. На милость твою надеюсь, Господи. Больше-то мне на что надеяться?" - "Говори, чего натворил ты в жизни земной и морской?" - "Да что ж особенного, Господи? Делал, что все делают. Ну, и грешен, конечно. Бабе изменил с ее же сеструхой, она из деревни погостить приезжала; жена дозналась - и в крик..." - "Это большой грех, кандей. Он тебе зачтется. Но главное - что ты делал?" - "Борща варил, с болгарскими перцами". - "Что ж тут за фокус - борща сварить? Это и баба сумеет, а ты все-таки штаны носил". - "А шторм же был, Господи. Одиннадцать баллов Ты нам послал!" - "Одиннадцать, говоришь? Тогда это не я - это сатана вам удружил. Я только до шести посылаю, а дальше он". - "Это верно, Господи. При шести еще жить можно - и к базе швартануться, и на камбузе управиться. А при одиннадцати - попробуй. Если карданов подвес имеется, еще ничего, а если так, на плите, полкастрюли себе на брюхо прольешь". - "И как бичи - ценили твое искусство?" - "Не жаловались. За ушами пищало. Да как не ценить другие кандей при семи баллах сухим пайком выдают, им это и по инструкции разрешено, а я исключительно горячим довольствием, да еще каждый день хлеб выпекал. Но честно сказать Тебе, Господи, тогда им уже не до меня было. Гибли бичи. Совсем пузыри пускали". - "Постой! - скажет Господь, которого нету. - Они, значит, смерти ждали? Им же, значит, о душе следовало подумать, приготовиться к суду Моему. А ты им - борща! Как же это, кандей? Ты, значит, против Меня?"- "Господи, где же мне против Тебя! Но разве Тебе охота с голодными бичами дело иметь? Ведь они уже не о душе будут думать, а как бы насчет пожрать. Я человек маленький, но я дело знаю. Потонем мы там или выплывем, предстанем пред очи Твои или еще подождем, в рай Ты нас пошлешь, в золотую палату для симулянтов, или же сковородки заставишь лизать каленые но я к Тебе бичей голодными не пущу. Я их должен накормить сперва, и притом - горячим довольствием. При любом волнении и ветре. А там - суди меня, как знаешь. Но я свою судовую обязанность исполнил". Призадумается тогда Господь, которого нету. "Пожалуй, ты прав, кандей. Но у меня еще вопрос к тебе. Сам-то ты верил, что смерть пришла?" - "Какие уж там сомнения, Господи! Ветер - на скалы, а машина застопорена, и якоря не держат. О чем же я думал, когда на бичей смотрел, как они рубают?" - "И все-таки ты им борща сварил?" - "Истинно так, Господи. Хорошего, с перцами. Это мое дело, и я делал на совесть". И скажет Господь, которого нету: "Больше вопросов не имею. Подойди ко Мне, сын Мой, кандей Вася. Посмотри в Мои рыжие глаза. Грешен ты, конечно. Да хрен с тобою, не станем мелочиться. В основном же ты - наш человек. И вот я тебе направление выписываю - в самый райский рай, в золотую палату для симулянтов!" И скажет Он своим ангелам и архангелам: "Отведите бича под белы руки. И запишите себе там, в инструкции: нету на свете никакого геройства, но есть исполнение обязанности..."

Ну, а если серьезно говорить - я и с Шуркой согласен, и с кандеем, и с "юношей", который в совхоз наметился гусей разводить, - конечно, не дело это - по морям шастать. Они меня тоже спрашивают:

- А ты, вожаковый, куда подашься?

- Не знаю - еще не решил. Пока в Орел съезжу, к мамане. А там присмотрюсь. Я все же на фрезеровщика когда-то учился.

Шурка обрадовался:

- Точно, земеля! На пару в Орел рванем, наши же места. На одном заводе объякоримся и повело - вкалывать! Салаги, салаги пускай поплавают.

Ну вот, мы каждый себе союзника нашли и радуемся. И мне как-то и вспомнить лень, что я вчера только был у "маркони" и видел все их радиограммы - Шуркину, кандееву, "юноши". Пишут в управление флота, просят продлить им соглашение еще на год. А я зачем к "маркони" ходил? С такой же самой радиограммой. Потому что еще за день до этого вызывал нас по одному Жора-штурман, который списки составляет на новый рейс. Меня тоже позвал, спросил, глядя в сторону:

- Команду набирают на новый траулер типа "Океан". В Баренцево под треску. На двадцать дней. Ты как? Пойдешь?

- Жора, - я напомнил, - мне же под суд идти.

- Ты озверел? Спишут нам эти сети. Это ты до сих пор не жил, страхом мучился? Спросил бы... Только статью подберут, по какой списать. В счет международной солидарности, что ли. Советская власть - она ж добрая, чего хочешь спишет.

- Граков постарался?

- Ну, и он тоже...

- Спасибо ему. Хороший человек.

- Ты тоже ничего, - говорит Жора. - И как ты только на свободе ходишь? Ты же верный кандидат в тюрягу. Она же по тебе горькими слезами плачет! Ты хоть контролируй свои поступки.

- Стараюсь.

- Ни хрена ты не стараешься!

Я не в обиде на Жору, что он мне тогда посоветовал вожак порубить. Да он и не советовал, если помните. А намек еще нужно до дела довести. И его тоже можно понять, Жору: кепа бы за эти сети и разжаловали и судили, а меня бы только судили, разжаловать же меня некуда. К тому же вон как все обошлось.

Я спросил у Жоры:

- А ты пойдешь?

- Да не решил еще. Отдохнуть хочется, после всех волнений.

Но себя он в список вторым поставил. А первым - "маркони". Потому что "маркони" все равно себя первым поставит, когда список будет передавать на порт.

Сам же "маркони" мне так сказал:

- Я тут учебник подзубриваю, на шофера. В общем-то, невелика премудрость. Ну, правила тяжело запомнить, черт ногу сломит. Но у меня же в ГАИ кореш, выставлю ему банку, сделает мне правишки. Как думаешь?

А я думаю: кто же мы такие? Дети... Больше никто.

8

В порт пришли мы под утро.

"Молодой" нас долго тащил - мимо створных огней, мимо плавдоков, где звякало, визжало, шипела электросварка, мимо сопок, где ни один огонек еще не светился, мимо "Арктики", еще пустоглазой, а в середине гавани он к нам перешвартовался бортом и стал заталкивать в ковш.

Мы уже все стояли на палубе, в последний раз кандеем накормленные, одетые в береговое, только мне пришлось телогрейку у боцмана просить.

Я бы порассказал вам, как это обычно бывает - как траулер вползает в ковш и упирается в причал носом, а второй штурман стоит уже наготове с чемоданчиком и с ходу перепрыгивает на пирс и летит что духу есть в контору - за авансом. А мы пока разворачиваемся и швартуемся уже по-настоящему, крепим все концы - прижимные, продольные, шпринговые - и только лишь заканчиваем это дело, он уже чешет обратно на всех парах и кричит: "Есть!" И мы набиваемся в салон, дышим друг другу в затылки, а он распечатывает пачки на столе, ставит галочки в ведомости и - пожалте "сумму прописью", кто сколько заказывал: двести, триста. Потом уже грузчики-берегаши выгрузят нашу рыбу, и нам ее за весь рейс посчитают, и контора выдаст полный расчет. А женщины уже ждут нас толпою на пирсе, чтобы сразу же развести по домам хватит, наплавались капеллой!