Тайнопись - Михаил Гиголашвили

Сидя в колючей траве и вывернув из-за спины раненое крыло, бес уныло рассматривал шершавую перепончатую кожу. Во время драки крыло оказалось пробитым в трех местах. Рваные края ран саднило. Выступали капли серой слизи. Надо было искать ветвистый папоротник, спасавший от чужого яда.

В пылу свалки он не успел разглядеть, к какому роду принадлежали напавшие враги — были ли они, как и он, бесами суши, или же это были демоны огня?.. Если это были огненные демоны, то их яд мог оказаться смертельным.

Как-то раз, давно, ему пришлось вступить в бой с подобным огненным оборотнем, занесенным бурей в горы. Этот мрачный дэв сидел на скале, задыхаясь в чистом горном воздухе. Привыкший к огню и дымам, он хрипло и натужно дышал, хватаясь лапами за горло. Не успел бес приблизиться к нему, чтобы сказать, что не следует распугивать двойников в чужих краях, как огненный оборотень с ходу так ударил его в печень, что бес, теряя дыхание, кубарем полетел с горы. Долго пришлось потом отлеживаться в ледниках и воровать у знахарей травы, чтобы вылечить прободную рану — огненный гад метил прямо в главное место. Похоже, среди напавших только крылатая хоботастая тварь могла быть из таких.

Его вдруг затошнило. Бросив крыло, он согнулся до земли. С каждым спазмом казалось, что вот сейчас он вылезет из шкуры и голый, с мокрым липким телом, уйдет в землю, превратившись в слизняка или мокрицу.

Джунгли из темноты наблюдали за ним.

— Подыхает, — заметила с дерева обезьяна, беспечно грызущая банан.

— Туда ему и дорога! — зашипела змея.

— Может, рожает? Может, рождается? Может, уже родился? — защебетали птицы, предусмотрительно сторонясь змеи, которая поблескивала капельками глаз.

— Они вообще не рожают, — медленно произнесла панда из бамбуковых зарослей, меланхолично пережевывая зеленые побеги. — Они кладут яйца.

— Какие яйца? С чего ты взяла, ленивая? — заспорили обезьянки, запуская в панду огрызком банана.

— Я?.. Да я их столько повидала за свою жизнь!.. — обиделась панда, не спеша, с закрытыми глазами, дотягиваясь до самых молодых побегов. — Один бесенок даже жил рядом со мной на дереве. Иногда впадал в спячку и падал вниз.

— Рожает, рожает! — щебетали колибри, забыв о змее.

— Отойдите — он больной! — резонно посоветовал крутоклювый попугай. — У него чума! Ну его! Чужак! Чумак! Сучар!

Сквозь мучительные приступы рвоты бес слышал эту болтовню.

— Заглохните! — огрызнулся он. — Вас не хватало! Чего? Разом всех передушу-шу!

Услышав это, все настороженно замолкли. Только змея шевельнулась на ветке.

— Вот ты нужна! — схватил ее за голову бес. — Веди к папоротнику, не то наизнанку-ку! Скользкая гадина! Гадища-ща!

Змея стала выкручиваться и отнекиваться, но, получив удар по глазам, бессильно повисла с высунутым жалом, давая понять, что готова подчиниться. Он двинулся сквозь кустарник. Шел, прихрамывая и ощущая зуд в раненом крыле. Его лихорадило. Болело темя. Было почти так же скверно, как ко — гда-то в трупе лошади, куда он было залез, спасаясь от двух сметливых отшельников, которые погнались за ним почем зря. Джунгли возмущенно шуршали вокруг. Змея упруго двигалась в его лапе, головкой указывая путь.

Больше всего беса злило то, что деревенские гады напали без предупреждения. Могли бы просто сказать, чтоб он ушел — и он убрался бы сам, без драки. Мало места, что ли?.. Вон, сколько пустых гор, степей, всей нечисти места хватит… Если драться друг с другом — люди одолеют. Да и отвык он в плену от склок и потасовок.

Но там, в шкафу, было тесно и темно! Донимали вши и блохи, которых он травил своим дыханием. Залетали пчелы и мухи. Иногда ведьма — крыса, подруга хозяина, засовывала свои седые усы в створки шкафа, оглядывая ярко-желтыми глазами старое окаменевшее дерево, из которого был сбит этот гробовидный шкаф еще Учителем Учителя шамана. Желтоглазая ведьма являлась когда хотела, обычно глубокой ночью, чтобы исчезнуть перед зарей. Не обращая внимания на двойника, она обшаривала пещеру, рыскала в очаге и на полках, потом садилась у изголовья шамана и что-то свистела ему в спящее ухо, отчего тот морщил лицо, как от мух, а двойник колыхался в злобе, но ничего поделать с наглой чертовкой не мог. Бывало, шаман отвечал что-то во сне. И тогда крыса притихала и слушала его настороженно и почтительно.

Еще, когда хозяин бывал в лесу, а его двойник бродил по ледникам, в пещеру стал наведываться один наглый дьяволенок. Он шмыгал по углам, пытаясь что-нибудь украсть, разбить, искусать или изгрызть, но всё было заговорено так крепко, что дурачок только опалял себе шкуру, резался о ножны, получал шишки от хрустального яйца, которое само прыгало ему в лоб, или визжал под ударами злой колотушки. Бес, запертый в шкафу, через щель просил его сообщить сородичам, что он в плену и просит о помощи, но дьяволенок только прыскал со смеха и стучал хвостом по вековым дверцам шкафа.

Наконец, змея зашипела и встала торчком. Впереди — большое болото. Вот среди тростника торчат листья ветвистого папоротника.

— Ищи самые молодые побеги! — приказал он змее.

Проплутав по болоту, они нашли свежую поросль. Он отшвырнул змею, принялся рвать нежные мясистые стебли и собирать в кувшинку сок, выступавший на сломах. Стебли он жевал, а соком смазывал раны.

Вдруг он услышал чей-то гневный шепот. Присев от неожиданности, осмотрелся… Невдалеке, в болотной жиже, копошились две ведьмы. Они были чем-то озабочены.

— Не бойтесь! Вы не нужны! — крикнул он.

— Кто это кого боится? — презрительно зафырчала одна, а вторая добавила:

— Бояться надо тебе, калека! Образина!

— Я ранен, помогите-те-е! — миролюбиво сказал он, пытаясь одновременно и удерживать вывернутое крыло, и мазать рану соком.

Ведьмы хрюкнули:

— Кому ты нужен, тухлятина! Нас в лесу живые дровосеки ждут! — и зашуршали прочь.

Он ругнулся им вслед.

Вокруг гнила болотная топь. Сновали жуки-скороходы. Квакали жабы, скакали лягушки. Звенело комарье. В папоротнике неуклюже переваливалась черепаха. Посреди болота что-то подозрительно булькало и чмокало. Где-то постанывали птицы. Сонно перекликались цапли. Потрескивало в траве. Вспыхивали тускло-зеленым светлячки. И где-то совсем рядом шумно ломилось сквозь кустарник прерывисто дышащее существо: кабан ли спешил к воде, олень ли убегал от своей тени — было не разобрать.

Случайно бес ухватил чье-то мелкое последнее дыхание. Оно напомнило о голоде, который никогда не оставлял его. Он быстро домазал крыло и направился в чащу, то и дело смахивая липнущую на морду паутину. В чаще гуще бесьи кущи…

Просеивая сквозь себя эфир, он шел на привычные запахи смерти. Он опять начал чуять ночь. Всё кругом — одна большая ночная бойня. Жуки, птицы, звери, даже цветы и трава — всё пожирало друг друга. Воздух был словно настоян на смерти. Эта нескончаемая гибель взбудоражила и повлекла в разные стороны. Здесь есть много того, что можно съесть.

Хватая на ходу малые, едва ощутимые вздохи мошкары, гибнущей в клювах птиц и глотках жаб, он вылез к ручью, где лесной кот свежевал тушку мангуста. Увидев беса, кот недовольно заурчал и с проклятиями поволок добычу в кусты, откуда еще долго слышалась его шипящая брань.

Деревья неохотно, даже враждебно пропускали вглубь. Лапы скользили в прелых листьях, влипали в лужи, проваливались в муравейники. Какие-то тени мелькали тут и там. С лиан свешивались сонные, но всегда чуткие змеи. Сновали мелкие гады и большие крысы. Бес уже жалел о том, что забрел так глубоко. Джунгли были чужими, а он тут — лишним.

Неожиданно он услышал шум борьбы, застыл в плюще и стал оттуда вглядываться в темноту. Хриплые рыки усилились. Он почуял аромат крупной смерти и неслышно стал красться вперед. На опушке две пантеры расправлялись с кабаргой: самец рвал оленя за ноги, а самка норовила перекусить горло. Жертва отбивалась. Но самец, урча, уже тянул из распоротого брюха связки дымящихся кишок. Бесу досталось терпкое и шершавое дыхание.

Почуяв его, звери застыли, задрав морды, а потом опять погрузились в тушу. Объели и обглодали кости, остатки зарыли в листву и тут же забылись сытым сном. Он не тронул их, хотя и мог довести до белой горячки, хватая за уши, за хвост и теребя за усы.

Через бурелом он выбрался к разлапистым деревьям. Они всей семьей обступили прогалину и по-братски срослись ветвями. Он растянулся под ними, не обращая внимания на гудение корней, которые сразу же недовольно встрепенулись и заворчали, когда он лег на них. То ли от яда, то ли от усталости, но он чувствовал себя чужим в этих джунглях, где все избегают его, а он шарахается от всех. Хотелось лежать, не вставая. Слипались глаза. Он лежал без движений, хотя еды вокруг было хоть отбавляй…

…Так же мерзко было в ту ночь, когда он был проклят вторично и попал в плен к шаману. Он летел с шабаша в вечных снегах, где лед плавится от соитий, а в зобу спирает от спазм. Он всю ночь мучил одну бледную немочь, доведя ее до того, что она под утро в исступлении бросилась с обрыва в пропасть. Наблюдая за ее нескладным полетом, он даже ощутил что-то вроде жалости к ней. Полетел следом, хотел догнать, но она пропала из вида. Покружив над горным ручьем, бес повернул к своему лежбищу и летел до тех пор, пока вдруг со страхом не обнаружил, что его неудержимо засасывает воздушный омут, всё сильней и сильней. И вот он камнем грохнулся в круг, нарисованный на земле. Шаман стоял возле круга, вытирал пот со лба, как будто только что перенес бревно или переложил очаг. Озираясь и не в силах выползти из круга, бес услышал приказ: «Через Барбале, с Барбале и во имя Барбале — будешь моим рабом! Айе-Серайе! Изыди из круга и следуй за хозяином!»