Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

И Фет действительно вёл себя в это время как настоящий продавец своего пера, для которого главное — гонорар, а не идеи и принципы. Поэтому писал он много (1857 год — один из самых продуктивных в его творчестве), особые надежды материального характера возлагал на переводы, более объёмные, чем его лирика. Он так описывал свою тогдашнюю семейную жизнь: «Я прилежно был занят переводами из Шекспира, стараясь в этой работе найти поддержку нашему скромному бюджету, а вечера мы почти безотлучно проводили в нашей чайной»358. Фет был готов печататься в любом журнале, который согласен ему платить раз и навсегда установленную им самим ставку — 25 рублей за стихотворение, и его оригинальные поэтические произведения и переводы в 1857—1858 годах появились в «Отечественных записках», «Современнике», «Русском вестнике», «Библиотеке для чтения».

С Некрасовым, в котором он перестал видеть приятеля, отношения превращались в сугубо деловые и неуклонно портились: Фет вступал с ним в споры, пытался уличить редактора «Современника» в нечистоплотности и требовал заплатить полагающиеся ему гонорары: «...Написал, собравшись с духом, к Некрасову, что появление моего стихотворения в журнале считаю признанием его, т. е. стихо[творения], в 25 р. сереб[ром]»359. Особенные надежды поэт возлагал на Каткова, в котором видел оптового покупателя и лирики, и переводов. Он писал Боткину 10 ноября 1857 года: «Толстой засел в Питере и до сих пор не едет в Москву, а он мне нужен для моих литературных соображений. Я послал с ним Гейневские переводы, а за них следует 190 р., а это для меня не шутка. Когда я их помещу, то могу выслать и оригинальные штуки, а то Гейне отодвинут в сторону. Катков рвёт у меня всё новое из рук с поклоном. Если успею к Новому году кончить Антония, то примусь за Юлия Цезаря — а Каткову подал мысль издать всего Шекспира стихотворного. Ему эта мысль очень нравится, и он на неё налегает»360 (В результате перевод, который просили и «Современник», и «Русский вестник», появился в 1859 году в только что начавшем выходить «Русском слове»).

Кажется, Фет несколько преувеличивал свои литературные успехи. Требования его далеко не всем казались справедливыми и легко выполнимыми, а стихи — такими уж желанными. Некрасов в ответ на претензии Фета отвечал в начале октября 1857 года: «За стихи 25 р[ублей] тяжело платить нам, однако буду платить, печатая сколько в состоянии». А 18 декабря писал: «Милейший друг! <...> За что Вы меня подвергли расходу и хлопотам? Вы уступили мне “Две липки” за 25 руб. (в этом я убеждён), а теперь требуете сто — цена неслыханная за перепечатку нескольких страниц! а главное — отступающая от уговора. Так как VIII т[ом] “Л[ёгкого] чт[ения]” уже почти весь отпечатан, то придётся мне эту вещь вырезывать вон. Впрочем, делать нечего!»361

Видимо, такова была позиция и остальных редакторов, в том числе тех, кого Фет считал своими верными поклонниками: они соглашались платить ему требуемую ставку, но оговаривали для себя возможность печатать стихи выборочно, исходя из собственных потребностей. Это, несомненно, наносило удар по самолюбию автора и его материальному положению; но всё-таки ситуация до поры была приемлемой, и подрабатывать литературой Фету действительно удавалось. Однако долго придерживаться стратегии всеядности, готовности печататься в любом органе независимо от его направления было невозможно. Сама вовлечённость в литературный рынок, в тесные отношения с журналами неизбежно должна была привести Фета в самый центр борьбы, кипевшей в это время, и вынудить занять место на одной из противоборствующих сторон.

Постоянная жизнь в Москве и породнение с семейством Боткиных, естественно, повлияли на характер фетовского окружения, несколько изменившегося во второй половине 1857-го — 1858 году. Он познакомился и близко сошёлся со знаменитым врачом Павлом Лукичом Пикулиным, женатым на младшей сестре Марии Петровны Анне. Свояк проживал в собственном большом доме на Петровском бульваре; ставший в нём своим человеком, встречал там оставшихся в Москве членов круга тогда уже покойного Грановского: шумного и бесцеремонного Николая Христофоровича Кетчера, «широко образованного и изящного» Александра Владимировича Станкевича (брата легендарного друга и наставника Белинского и Бакунина Николая Станкевича), «остроумного» редактора и журналиста Евгения Фёдоровича Корша и «далеко не изящного собирателя сказок» Александра Николаевича Афанасьева. Все они в это время активно подвизались в литературе: Корш, разошедшийся с Катковым, собирался издавать либеральный журнал «Атеней» (издателем-редактором которого он будет в 1858—1860 годах), Афанасьев в 1858 году стал редактором журнала «Библиографические записки», основанного Николаем Михайловичем Щепкиным, сыном знаменитого актёра. Станкевич активно сотрудничал в журналах приятелей, а впоследствии написал вызвавшую большой резонанс книгу о Грановском. Все они были люди потенциально полезные, но на Фета большого впечатления кружок не произвёл, и никакого «сотрудничества» с его членами не возникло: «Разнообразных членов Пикулинского кружка, видимо, привлекала не нравственная потребность высшего умственного общения, а то благодушное влечение к шутке, оставшееся в наследство от Грановского, которому нигде не было так по себе, как в кабинете добродушного Пикулина»362.

Возобновил знакомство Фет и с семьёй знаменитых славянофилов Аксаковых, из которых в этот раз понравился ему только отец, Сергей Тимофеевич, автор книги «Детские годы Багрова-внука»; славянофильская пропаганда не производила на поэта никакого впечатления. Намного более важным было его сближение с семейством графов Толстых, проживавшим тогда в Москве на Пятницкой улице, поблизости от его собственной квартиры. Поэт очень ценил знакомство с сестрой писателя Марией Николаевной, «пианисткой и любительницей музыки», постоянно посещавшей его «четверги», и практически «влюбился» (впрочем, как все, знавшие его более или менее близко) в Николая Николаевича, непререкаемого авторитета для своего гениального брата, привлекавшего благородством, добротой, кристальной честностью, а также ореолом трагизма, которым окружала его болезнь, вскоре приведшая к преждевременной смерти. Но наиболее важным, конечно, было общение с Львом Николаевичем, находившимся на развилке и своего духовного пути, и литературной карьеры, представавшим ещё в виде франта «в новой бекеше с седым бобровым воротником, с вьющимися длинными тёмно-русыми волосами под блестящею шляпой, надетой набекрень, и с модною тростью в руке»363, о котором Николай периодически сообщал: «Левочка опять надел фрак и белый галстух и отправился на бал»364.

Толстой нравился Фету и раньше, во время общения с «весёлым обществом», независимыми суждениями, но сблизиться с ним поэт не пытался; теперь же возникла настоящая дружба. В письмах этого времени граф обращается к своему адресату «драгоценный дяденька», «дяденька Фетинька» и даже «душенька дяденька Фетинька». Фет, по-настоящему восхищавшийся