Банда гиньолей - Луи Селин

При свете месяца? Ах ты, гад ползучий! Просто подкосил! А я-то лез из кожи вон! Нет, ведь что учудил! И себя… и меня… загонял до полусмерти… для разминки! Я же так ноги протяну… Ах, скотина! Еле дух перевожу, вконец из сил выбился. Гоа паршивый, чародей дерьмовый! До того выдохся, что руки отнимаются… Заговорил он мне зубы! Так вот, пусть-ка наш победитель… этих самых Археозавров… прогонит свою «армоиду» в одиночку! Хватит с меня верчения задницей — выдохся я. Уже нет сил отмахиваться от мошкары. Свирепость души и тела, видите ли! Пусть сам и катится один… куда подальше! Но его это не устраивало…

— Мошкара, значит? Мошкара? Если ты остановишься, грянет смертоносная буря! Атом сразит нас наповал!..

Опять я виноват! Что он еще затевает? Во что теперь я влип, в какие еще волны? «Драконы пожрут тебя, если перестанешь стучать палками!» Хорошенькое условие! Самый настоящий шантаж, в чистом виде! Снова придется валять дурака.

— Ты в четвертой степени! — кричит он мне на лету. Как же, очень это меня волнует!.. Снова мне потеть. В глазах у меня двоилось… троилось… четверилось… У Состена выросло тридцать шесть голов… сплошь усаженных мясистыми драконьими хвостами в крупных чешуях… Какой-то крутящийся клуб плоти и костей в самой середине комнаты… огромный моток… неистово кипящее месиво… откуда извергались потоки пены… хлестали в потолок раскаленные струи… Весь этот ком, эта бурлящая, содрогающаяся груда, это узловатое переплетение… билось, металось меж стен. Оттуда непрестанно исторгались ужасные ругательства, рев чудищ… и вдруг в этой слизистой груде, среди бугристых переплетенных щупальцев раздавался злой голос Состена. Меня точно громом поражало!.. Только не поддаваться! Он меня предупреждал: стоит мне хотя бы на миг перестать стучать, и крылатая нечисть ринется на нас… в этом был весь ужас!.. Нас испепелило бы живьем!.. Огромная опасность!.. В книге было написано обо всем: о священнодействах… о непременных предосторожностях… об обрядовой игре лицевых мышц. Состен все это знал назубок… но я… во всяком случае… с трудом различал его в гуще яростной схватки… Вон голова высунулась… Вон две… Но тут случилась краткая передышка, и все рухнуло… разом… вся эта груда разъяренной плоти свалилась на ковер… Чудища шумно дышали… видать, тоже притомились… Потом с них слезла чешуя… отпали украшения… отвалились необъятные плавники… подобие перламутровых крыльев… Все это исчезло на моих глазах… растаяло, образовав небольшое облачко пара… От этого хаоса остался один Состен, единственный уцелевший в побоище… совершенно голый… серо-бледный.

— Ну, что, — спрашиваю, — получил свое удовольствие?

— За работу, за работу! — огрызается он.

Он скорчивается в позе портного… перебирает пальцами по голове… Вид чрезвычайно сосредоточенный… Размышляет, что-то бормочет. Вдохновляется. Теперь предстояло разобраться… с бесами… а это уже совсем другая статья… совсем другой ритм, совсем другой заквас! Все совершенно иначе. Сцена обольщения… задорная, вприпрыжку, джига… смеющееся лицо. Нужно было раззадорить бесов… соблазнить их, откровенно стреляя в них глазками… для начала… обворожить их своенравной повадкой. Само собой, верчение задком, но по-детски бесхитростное… без тропической патоки, без пышнотелых излишеств… без корриды чудищ… Ничего такого не было и в помине! Совсем из другой оперы! Действовать нужно было тонко. «В книге написано, — объяснял он мне, — что хитроумие замысла заключалось в том, чтобы распотешить нечистых… заморочить их прыжками да скачками… и под шумок переловить их, воспользовавшись их рассеянностью… облапошить, как бы играючи. Когда они совсем уж зайдутся, будут кататься от хохота и вообще перестанут что-нибудь замечать, настанет мой черед — я погружусь в транс… зайду им с тыла… и переколочу всех по одному… Со всего маху палкой по зубам — раз! раз!., и пошла потеха… Воспользуюсь тем, что они гогочут до упада и уже ничего не видят… Всех переколошмачу до одного!., нечего сказать, ловко придумано! Пока что, понятное дело, я только притворяюсь, как буду делать… Надо было еще и скакать… гоп! гоп!.. Ну, и попотел же я! В книге написано, что я должен истребить двенадцать бесов подряд, одного за другим…» Он показывал мне колдовское действо, как оказаться сверху.

— Я занимался пляской бамбуковых палок в течение четырнадцати лет… Вообразишь себя князем Горлором… и со всего маха лупишь их по башке.

Он показал, с каким блеском это делает лично он. Задавака!

— Только мелькало, поверь мне. Уж я-то не тянул резину! Вечно у него сравнения… Аспид! А сам… гляди… на ногах не стоит… Ала-бала-ала-бала! Старый дурень!..

Усаживаю его. Он настолько изнурен, что его трясет… Палочками колотит, а руки-то ходуном ходят. Куда ж тебе, мол, говорю ему… С него просто льет… Сажусь рядом. В комнате… ни единой отдушины… все провоняло потищем, дышать нечем. Но ему все неймется… давится кашлем, хрипит, а поговорить охота. Возлагает это на меня… я — как бы вместо князя… как именно нужно наносить удар… То-се, торжество былых побед, слово за слово — и нахлынули воспоминания, с 1898 по 1915 год… Чудо Тихого океана!.. И пошло, и поехало!

— Они звали ее Небесная Пепе… В белом платье, продернутом лазоревой нитью, представляешь? Как сейчас вижу ее… Что там творилось — не описать пером! Оркестр с берегов Брахмапутры в полном составе — все духовики Низовий… три бирманских факира с кимвалами… и впридачу тринадцать черных дудочников с Цейлона… Ансамбль, какого еще свет не видывал!.. Не забавный номер, а великая мистическая феерия, вакханалия флюидов… Во всех газетах… от Кипра до Мыса Доброй Надежды… на четырнадцати столбцах, дорогуша… от Суэца до Токио!.. Видел бы ты, как моя Пепе парила над бесами!.. Теперь-то она уже не та… Околдованную чарами, впавшую в экстаз, ее несли волны! Музыка была так прекрасна, что она реяла в воздушном пространстве… без малейшего усилия, подобно птице!.. И тучи нечисти, дружище! Вот что воздымало… незримо. Представляешь? Да не дорос ты еще до этого… сосунок несчастный!.. И такая буря свирельных голосов, что сердце замирало… что не знал уже, на каком ты свете! Тебя просто подхватывало и несло… А зрители? Нередко приходилось ловить их на лету… Где их только не находили! Во всех ложах театра! Вот то была феерия, не какая-нибудь пьеска, когда зал подыхает от скуки!

Воспоминания… об этом великом событии… мгновенно влили в него бодрость… настроили на чудотворный лад. — Такое уже не повторится!

Возврат в прошлое благотворно подействовал на него. Он приободрился… и уже бьет копытом, рвется в бой. Желает изобразить мне Пепе. Очень уж хочется ему показать мне, как она парила в пространстве, сколь изящны были ее небесно-синие крылья. Хлопанье в ладони на три такта, вальс «Луч души», великое магнетическое переселение… А какой класс! Ведь все это, имей в виду, на высоте одиннадцати метров! Без сетки! Никаких вспомогательных приспособлений! Только флюиды заклинаний и чарующая музыка! Небесная Пепе!

Поди-ка сделай это теперь в «Эмпайр»… да хотя бы на Лондонском ипподроме с нынешними арапами!.. У тебя был бы бледный вид! Им ведь теперь подавай чего-нибудь сметанного… на живую нитку… бесполых теноров… девочек с вертлявыми жопками… Ножки, ножки, одни ножки… Трюх-топ-топ! Прожекторы на полный! Не угодно ли мумий? Дрыгайтесь… под джазик! Что такое их эстрада? Просто блевотина, глядеть тошно… ей-богу! Говорю тебе без зла. А что они преподносят под видом восточной жизни? Какой позор! Вываливают тебе на голову гнусность суков, отвратную эфиопскую мерзость! Уму непостижимо! Выставляют… на всеобщее обозрение… эту свору в балаганном тряпье с набережных Адена… вот тебе и все их миражи… а преподносится как некое празднество, призванное разорить устроителей гуляний в Нейи! Ну, как же, чин-чином! Потрясающий успех, публика надрывает себе животики! Все довольны, бьют в ладоши… как сумасшедшие. Видел бы ты их!.. Разве это зритель?.. А что я могу поделать, шкетик?.. Нет, кончено, займусь своим виноградником… Все мои труды пошли прахом. Двадцать два года кряду… это вам не фунт изюму! Этим подавай одно дерьмо! Тупенькие — вот и весь сказ!.. Ничего, не помру от горя… не дождутся! Да ты сам вроде как тупенький, а?..

Он подозрительно уставился на меня.

— Ведь глупенький, а? Я надрываюсь, а тебе, шалопай, начхать? Вроде как зритель… Может, тебя и это утомляет?

Он явно напрашивался на ссору… просто нагличал… Никогда бы не подумал, что еще минуту… назад он едва дышал… Нахал проклятый!

— Давай, давай, шевелись! Верти задницей! Поторапливаю его, чтобы совсем доконать.

— Ну же, дрыгай ногами, охламон!

Начали снова… только по-другому. По части шумового сопровождения все в точности, как я делал… Я и в самом деле стучал неплохо. У меня уже получались очень приятные раскаты… не хуже, чем у него самого. Мастерски я стучал…