Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

Офицеры ушли. Тесликов, не оборачиваясь, махнул на прощание рукой.

– Вот и ладно, – пробормотал водитель Сашка. – Без интеллигенции как-то надежнее. А то спрашивает: не пора ли мне гимнастерку постирать? А когда я стирать-то буду? Или в ремонте, или за баранкой, сплю урывками.

– Разные люди бывают, на интеллигенцию наезжать не станем, – сказал Тимофей. – Вон, старлей тоже из интеллигентов: по-немецки шпрехает – сами Гете с Шиллером ему позавидуют, почерк, как у моей учительницы по русскому, весь из себя столичный. Но если с автоматом заляжет – ого! Интеллигенция – она разная.

– Отож сказал – правду-матку как лопаткой рубанул. По слухам, вы с саперкой тож шибко интеллигентные. Средь сербов о вас такие байки ходят – лечь да трястись, – ухмыльнулся Торчок.

Тимофей похлопал по чехлу с «коминтерном»:

– Мы не нарочно, просто деваться было некуда. А уж ты, Захарыч, помолчал бы насчет интеллигентности.

Торчок лишь вновь ухмыльнулся. Ну, предпочитает не показывать, что и сам не чужд интеллигентного воспитания, так и ладно. Он, конечно, из творческо-поповских слоев, но тогда время такое было, мракобесное, что человеку поминать былое, он же не виноват.

Занялись делом: следовало навести порядок в машине, оружие перепроверить и смазать, патроны и иной боекомплект пересчитать. Отругали Сашку за отвратительное состояние карабина – дубина доисторическая, а не оружие. Водитель оправдывался: действительно, продыху у него последнее время не было. Ничего, как раз вычистит, да и остальные стволы пришло время в порядок привести.

В ящиках с запасами резервного оружия опергруппы хранилась самозарядная винтовка. Торчок намекнул, что «отож вроде талисмана», и сел чистить сложный ствол. Тимофей помог, беседовали о всяких фронтовых случайностях и необъяснимых явлениях. Сашка рассказал о летчике, выпрыгнувшем из подбитого самолета – парашют не открылся, летун упал без него, но удачно, на склон горы. Прокатился вниз, ободрался, но даже ничего не переломал.

– Подъезжаем, думаем: сейчас кости собирать придется. А он сидит, смотрит ошалело: братцы, а я куда упал? Лицо красное, как ошпаренное! – красочно описывал водитель.

– Бывает, – согласился Тимофей, думая о старшем лейтенанте Нероде: вот бы повезло и старлею.

Остаток дня прошел с толком, а вечером Тимофей сварил настоящий кулеш. Павло Захарович сходил на продпункт, получил свежего хлеба на всю группу. Поужинали как люди.

– Отож я бы тебя командиром группы поставил, – сулил наевшийся Торчок. – Нет, как задание, так пусть специалисты указуют, а в маршах и переформированиях тебе руководить и командовать. Оно спокойнее выходит.

– Во сказал, – засмеялся Тимофей. – Где это видано, чтобы командир группы кашеварил? Лучше уж я на старшинских правах останусь.

Временно-подчиненные похрапывали в спальных мешках, Тимофей сидел, пригревшись, с автоматом, думал о жене с сыном, о Будапеште. Ну, и о будущем. Может, доведется когда-нибудь группой командовать и офицерские погоны носить? Чем черт не шутит, пока начштаба спит.

Позавтракать не успели. Павло Захарович ушел за водой, только развели огонь, как к сараю-развалюхе, у которого расквартировались на ночлег остатки опергруппы, подкатил «додж». Тимофей сразу оценил залатанный капот – осколки машину порядком посекли, но все равно красавец автомобиль, даже подкрасили его частично.

Из кабины высунулся Сергеев, улыбнулся, хотя и несколько напряженно:

– Уже на месте, товарищ Лавренко?

Тимофей осознал: не один водитель, в кабине под тентом кто-то еще белесый ворочается.

На землю молодцевато соскочил невысокий офицер, покачнулся, и тут Тимофей осознал, что дело плохо. Но следовало соответствовать моменту.

– Смирна! – подал команду сержант Лавренко.

– Вольно, товарищи бойцы! – звонко ответил вновь прибывший.

Сергеев с подножки грузовика корчил многозначительные гримасы. Собственно, и так было понятно: новое начальство привез.

Офицер был немного странен. Дело не в невеликом росте – в постоянном составе опергруппы особых богатырей не имелось. Но этот белый новенький полушубок, оранжевая портупея, перехватывающая мощную грудь-броню… Нет, хороший, конечно, полушубок, но Тимофей такие, только шибко поношенные, разве что прошлой весной видел, да и то пару раз. А нынче на зимнюю форму одежды далеко не все части успели перевести, да полушубков не особо и требовалось – все ж не в Подмосковье война сейчас шла.

– Греетесь? – неодобрительно покосился на костер распаренный офицер. – Назовитесь, товарищ боец.

Тимофей назвался и попросил предъявить документы. Офицер хмыкнул, показал новенькое удостоверение СМЕРШ. Лейтенант Ким Саламонов, 1924 года рождения…

– Прекращаем перекуры! – немедля возвестил суровый товарищ Саламонов, убирая документы. – Назначен к вам командиром группы. Докладывайте о состоянии дел и техники, товарищ Лавренко. Кстати, вы комсомолец? Еще комсомольцы в группе есть?

– Я комсомолец, товарищ лейтенант, – признался Сашка, тоже чувствовавший неладное.

– Когда проводили собрание организации? – напружинился новый командир группы.

Сверху он был зимний и широкий, в нахлобученной новой шапке-ушанке, а внизу – еще очень летний: в тонких брезентовых сапогах и не особо новых тесноватых галифе. На цыпленка похож.

– На марше ни минуты не было, вот сейчас собирались за газетами сходить и провести политинформацию, – доложил Тимофей, уже немного паникуя.

– Запустили работу! – немедля осудил Саламонов. – Стой! Куда?!

Вернувшийся с водой и пытавшийся незаметно шмыгнуть за грузовик Торчок поставил ведро и смиренно сказал:

– Отож я не комсомолец, товарищ лейтенант.

– Об этом я догадываюсь. Но почему в таком виде?! – ужасался Саламонов.

Павло Захарович начал застегивать телогрейку.

– Да я не о том! – звонко заверещал лейтенант. – Что у вас с лицом? Почему так давно не бриты? Вы старообрядец, бандит или советский солдат?!

– Советский, – безошибочно выбрал нужный вариант опытный Торчок.

– Сержант Лавренко, постройте личный состав! – грозно скомандовал цыплячий лейтенант.

Речь лейтенанта Саламонова была горяча, ярка и длинна. Личный состав опергруппы слушал, переминаясь с ноги на ногу. Лица водителей, да и Павло Захаровича были сосредоточены, вдумчивы и абсолютно отстутствующи. Всем хотелось позавтракать, и желательно у костра. Лейтенант прохаживался перед строем, взмахивал блестящим красно-синим карандашом, указывая то на костер, то на машины, то в сторону предполагаемого фронта и Будапешта, пламенно призывая мобилизоваться и не оставить шанса врагу. Тимофей еще раз осознал, что многого о службе не знает, обошло как-то и на плацдарме, и после. Но вспомнился один жук-лейтенант на плацдарме, чтоб ему…

– Вам, ефрейтор Торчок, два наряда вне очереди и немедля бриться! – приказал подуставший лейтенант. – Разгильдяйства и расхлябанности я не допущу! Всем ясно?

– Отож еще как, – заверил Павло Захарович.

– Выполняйте! Остальным заняться осмотром оружия и машин. Выдвигаемся через час. Приказ быть в Орчаре[43] точно в срок до всех доведен?

– Доведен. Будем. Только это… а завтрак? – напомнил Сашка.

– Завтрак – это само собой, – снизошел новый командир. – Где питаемся?

– Питаться уже не получится. Мы на продпункт ходили, но там прикомандированным только до восьми завтрак выдают, – сообщил Тимофей.

Теперь личный состав с ужасом глянул на него. Группа рассчитывала на самопитание, поскольку у сержанта Лавренко получалось значительно лучше, чем у продпункта. Но раскладываться для возни с завтраком при новом командире явно не получится. Вон и костер уже погас.

– А сейчас сколько у нас оперативного времени? – насторожился лейтенант.

– Восемь тридцать четыре, – доложил Тимофей, отвернув рукав телогрейки.

– Мародерствуем? – дернул узким носом Саламонов.