Одинокий колдун - Юрий Ищенко

Обошел эстраду сзади, потыкал штыком лопаты в густые кусты, раздвинул их и шагнул внутрь, в крохотный пятачок свободного пространства под задней стенкой сооружения. Совсем стемнело, и Шацило беспомощно потоптался, не зная, с чего начать. Дождь смыл почти все экскременты, оставленные животными и людьми в теплые месяцы, слабый запашок мочи еще висел в воздухе. Под ногами его брякали, ворошились, здорово мешая, завалы мусора. Битые бутылки, консервные банки, бумага, рваные пластиковые пакеты. Было слишком темно, даже вскопав могилу с археологической аккуратностью, он рисковал не различить в темноте костей. Шацило временно отступил.

Он вернулся к лицевому провалу эстрады, в котором, как в раковине, басисто гудел ветер. Взобрался на сцену и внимательно изучил гирлянды проводов и пустых патронов для освещения. Шацило надеялся, что эстрада осталась подключенной к электросети, и искал рубильник. Нашел, перевел рычажок в рабочее положение, пропихнул один из патронов с проводом сквозь дыру в задней стенке. Сбегал и вывернул в женском туалете лампочку, замазанную от воров красным. Вернулся к месту предполагаемого захоронения и ввернул лампочку в патрон. И лампочка засветилась тусклым розовым ореолом, почти не рассеивая фиолетовой тьмы.

На задней стене, на полосатом фоне дощатых планок с отсыревшей шелухой зеленой масляной краски Шацило разглядел большие, по два метра в высоту, советские плакаты. Девушка и парень в белых джемперах, с розовыми младенческими лицами, оба атлетического ширококостного сложения, взирали вперед и вверх, под ними росла ядреная, мичуринская, не иначе, пшеница, за спинами стоял комбайн. Был еще космонавт, одинаково похожий на Гагарина и на Марлона Брандо, в большом шлеме, который наблюдал за стартом маленькой треугольной ракеты (видимо, боевой) с огромным шлейфом пламени. И какой-то чиновник с усиками, в длиннополом пиджаке, предупреждал, подняв руку: Советские правоохранительные органы стоят на страже интересов трудящихся масс! Да, это он, Шацило, был этим стражем. Он всю жизнь вкалывал, глотал пыль и спертый воздух тесных кабинетов, терял здоровье и нервы в общении с уголовным отребьем, спасал чьи-то жизни и восстанавливал законность. Он так много делал для страны — а страна забыла о нем, сделав его жалким стариком с нищенской пенсией...

Он не раскис, он посуровел. Поплевал на ладони, подражая какому-то киногерою, крепко взялся за черенок лопаты. Разгреб мусор, чтобы чистая земля и захороненная плоть не смешались с ним, и начал копать. Обозначил канавкой фронт работ: полукруг земли, метра в три диаметром, примыкавший к фундаменту. И пошло дело, вскипели и лопнули первые пузыри мозолей на его пухлых белых ладошках, летела прочь неподатливая, плотная и путанная корнями, камешками земля. Он снял пласт чернозема, пробился сквозь тугую, как пластилин, глину, добрался до рыхлого, с песочком, суглинка... Шацило не мог вспомнить, когда в последний раз вот так, всерьез, брал в руки лопату. Он наслаждался копанием, почти забылся, боль в руках и в спине ему не мешала. Он мечтал, что вскоре бросит все, будет жить в деревне: а там нужно копать огородик, разводить свиней, кроликов, по вечерам на околице толковать с соседскими мужиками. И дышать травным, здоровым воздухом, глядеть на садящееся в лесок солнышко, а пастух заводит в деревушку стадо, и коровы с мычанием спешат по родным стойлам... может, и сам коровку заведет, ведь силы и интереса к жизни у него еще в достатке!

Старый священник проснулся снова, продрыхнув часа три, лежа ничком на лавке. Оторвал опухшее лицо от досок, сел, вспоминая, где он и почему. А когда вспомнил пьянку, разговоры с Шацило, ощутил, что мир вокруг неуловимо и окончательно переменился. Трещала, как сухая деревяшка под дрелью, его головушка. Стреляло в левом ухе, наверно, ветром продуло, пока спал. Но ему было так плохо, беспокойно, что старик догадался — не в похмелье причина.

Вспомнил свою оплошность — брякнул следователю, что девки в сквере закопаны. Священник с некоторой надеждой огляделся, но пьяных сотоварищей не обнаружил. Было пусто и темно. С треском рвались в небо оголяющиеся ветки дубов и кленов. Ветер гнал по земле листву. Густой пар, наподобие тумана, колыхался в скопище кустов, в рядах дрожащих ярко-зеленых елочек вдоль аллеи. Серые дорожки пара тянулись к горящему фонарю, там ветер их слизывал и уносил к низкому, темно-серому небу. Старик поднялся и тяжело пошел к черному чреву эстрады по асфальтовой дорожке. Обогнул ее, с замиранием в груди заметил в кустах сочащийся красный свет лампочки. Продрался к задней стенке, где бугрились кучи свежевскопанной земли. Он поднялся на земляной вал и склонился над ямой, внутренне содрогаясь, потому что именно здесь и была расположена тайная могила.

В глубине ямы, как в жерле вулкана, потревоженно плескалась вода, а точнее, жидкая грязь. С мимолетным облегчением старик подумал, что усердный Шацило повредил трубу теплоцентрали и убежал, испугавшись. Но это была не такая грязь: слишком густая для лужи с горячей водой, маслянистая и очень светлая. Больше всего по цвету она напоминала человеческую блевотину. Грязи было мало, она даже не прикрывала две человеческие ноги в начищенных офицерских сапогах, которые сами по себе тоже шевелились и подергивались, будто в нетерпении, и медленно тонули в желтой жиже.

Словно учуяв старика, обеспокоенная жижа интенсивнее заколыхалась, зачавкала: из глубины ее, тесня ноги, вылезло несколько больших пузырей, они гулко лопнули на поверхности и обдали склонившегося старика зловонием густого сероводорода. Священнику показалось, что ноги живы, они сопротивляются, это сражается там внизу Шацило. Старик сполз по рыхлой, скользкой стенке ямы вниз и попробовал дернуть за один сапог, — сапог легко слез с ноги, вместе с голубой фланелевой портянкой, а в жиже осталась торчать босая нога в обмякшей штанине, и на стопе быстро шевелились все пять пальцев.

Жижа окончательно разволновалась, вскипела и заплескала. Вся яма, весь кусок земли позади эстрады зашелся ходуном в частой тряске; перепуганный старик полез вверх на четвереньках, боясь даже оглянуться. Когда он вылез и обернулся назад — тело уже исчезало в дыре вместе с жижей, продвигаясь частыми рывками, как если бы его тащил на себя огромный зверь из невидимой норы...

Кошмар заставил старика протрезветь в несколько минут. Все его рыхлое тело предательски ослабло, паника кружила голову и била по мозгам излишками адреналина. Он, невразумительно причитая, продрался сквозь кусты, расцарапал лицо и руки о ветки шиповника, выскочил на освещенную аллею и помчался прочь, нелепым старческим галопом. Коленки его стучали друг о дружку; он запнулся о бордюрчик и с размаху полетел, как камень из пращи, на клумбу с кустами садовой хризантемы и астр. Больно ударился грудью и животом, защемило сердце. Старик осторожно перевернулся на спину, чтобы не наваливаться всем телом на изношенный трепещущий насосик в груди. Так он лежал, струйками впуская и выпуская через губы воздух; астры пахли кладбищем, украшенными гробами, цветочной водой для отбивания запаха мертвых тел. Поп думал о том, что в луже шевелились черви, и от мокрой горячей земли валил пар, а вскрытая могила сестричек засосала несчастного упрямого следователя. Все сходилось к одному, к тому, чего не могло, не должно было случиться. То, против чего он выстроил, уродуя и кощунствуя, свою жизнь, связался с колдунами, загубил душу, мечтая спасти город и людей.