Одинокий колдун - Юрий Ищенко

— Старичок ты мой, давай показывай, где закопал, — грозно убеждал пенсионер. — Сам посуди: жить надо по закону, по-людски, значит. Я сам проведу эксгумацию и экспертизу. Я ведь в курсе, что старшую сеструху твой Егор убил правильно, меня защищал, служителя закона. Ведь до чего здоровая баба была! Я в нее несколько пуль всадил, а ей хоть бы что... Душит и душит, прямо Распутин в юбке. Ты говоришь, что вторая сеструха сама себя порешила, и если экспертиза это докажет, получится, что твой парень кругом невиновен. А трупы преступных девок окажутся у меня на руках. Распишем ход событий, сочиним обвинение, подошьем все документики и показания, и дело закроют! А иначе Егор так и будет в розыске, будет виноватым, и закон неизбежно привлечет его к ответу. Давай, старичок, спасай парня, и себя от подозрений очистишь полностью...

Священник слушал вполуха да похмыкивал.

— Каково это — ведьму или колдуна под арест брать, ты уже сам испытал. Так что за Егорушку не беспокойся. Одного ты никак не разберешь, что впутался в историю, в которой ни советские, ни римские, ни даже христианские законы не действуют. И ты тут вовсе не страж и не судья, ты несчастное, ни фига не понимающее существо. Попробуй для почину поверить в ад и рай, в мистическую сущность творящего начала Вселенной... — священник заметил, как нехорошо перекосилось лицо пенсионера, и прервал речь, лишь мрачно добавил: — Не суйся, богом прошу. Сгинешь, лопоча о статьях уголовного кодекса да о следственных экспериментах.

Равнодушный, слегка сонный Петухов подошел к лавке, похлопал Шацилу по плечу, словно утешая.

— Слышал ли ты в роще детское пенье? — спросил сумасшедший у него.

— Мне ваша мистика похрен, — проворчал Шацило.

— Над серебряными деревьями звенящие голоса... — Петухов самозабвенно, с закрытыми глазами декламировал стихотворение, и по его щекам ползли две слезы. — Только плакать и петь, только крылья сложить. Только плакать и петь, только жить...

Шацило подобрал на земле кусок доски, вскочил и замахнулся на Петухова-Птицу. Тот закрылся руками. Тогда следователь помягчел, сел, достал из-за пазухи третью бутылку, откупорил зубами и налил всем по полному стакану. Решил, что не время ссориться. Все выпили, после чего расстроенный режиссер пошел прочь из сквера, извилистой походкой уставшего и пьяного клоуна.

— Ну, колись уже, — попросил старика Шацило. — Где закопали баб? Там?

Он указал рукой через аллею, в противоположный край сквера. Старик подумал и отрицательно покачал головой. Шацило потыкал руками себе за спину, в сторону чугунных решеток и красно-коричневых корпусов больницы. Старик хмыкнул, отметая и это предположение. По замысловатой дуге указательный палец Шацило уткнулся в зыбкий сумеречный контур черной эстрады в глубине сквера.

— Значит, там?

Искушенные глаза бывшего следователя зафиксировали некий мимолетный трепет, скользнувший по мятому, опухшему от водки лицу старика. Тут же помятое лицо энергично задергалось, закачалось, отрицая новую догадку. Старик так раскачался, что чуть не свалился, как лишившийся корней овощ на грядке. Пенсионер отвернулся, чтобы скрыть довольную ухмылку, — теперь он был уверен, что найдет могилу в угаданном направлении. Конечно же, подумал он, именно этот разваливающийся ящик эстрады годится, как надежное прикрытие от людного Большого проспекта; за эстрадой аллея разветвляется на две узкие дорожки, между которыми густо насажены деревья, да разрослись беспризорные кусты сирени, боярки, шиповника, — зелень прикрыла эстраду от дорожек, от Среднего проспекта, можно было начать действовать. Шацило встал с лавки, крякнул от натуги: ноги затекли и налились свинцом, в голове шумело, а перед глазами на миг вспыхнули красные предупредительные огоньки.

— Давай, отведу тебя в подвал, — радушно предложил старику.

— Чего? Нет нужды, выперли меня из подвала. Там новый священник, там уже службы начали проводить... Я чуток передохну и сам, куда мне надо, доберусь. Топай, — сказал старик и закрыл глаза, желая остаться в покое.

Шацило ушел, часто оглядываясь. Старик дремал. Вспыхнул желтым светом единственный действующий фонарь на аллее, разбудив и слегка даже напугав старика. Священник недовольно повозился на скамье, жмурясь на яркий свет, льющийся сквозь ветки с аллеи. Перевел глаза вниз, в лужу, где тоже играли блики от фонаря. Еще в луже копошились дождевые черви: розовые, красные и фиолетовые, они были чистенькими, промытыми водой, и оттого походили на глистов. Изгибались на дне полупрозрачной лужи, словно шаловливые ребятишки в бассейне-»лягушатнике». Старик склонился, умильно разглядывая их слизистые тельца с узорами круглых сочленений и сужающимися концами. А ведь стоял уже октябрь, много дней лил холодный дождь, несколько раз по ночам белили всю землю инеем заморозки, никаких червей не должно было быть и в помине.

Старик сунул пальцы в лужу — вода была ощутимо теплой, как молоко из-под коровы. И из этой лужи, и с мокрой земли вокруг, с прибитой дождем травы и листьев валили клубы густого, теплого пара.

Следователь спрятался за старым, сильно накренившимся к земле дубом (пришлось и самому стоять наклонно, вцепившись руками в грубые складки коры на толстом стволе). С детским удовольствием хитро упрятавшегося пацана он следил за неподвижной тушей старика на лавке. Но старик не ушел, заснул. Шацило разглядел круглую бетонную будку у ограды, с псевдоантичным портиком и фальшивыми коринфскими колоннами. Архитектурные излишества маскировали утилитарное назначение будки: на двух распахнутых дощатых дверях малярная кисть небрежно вывела черным карболаком буквы «М» и «Ж». Из смрадного нутра туалетов изредка вылетали большие синие мухи, по-осеннему вялые и жужливые. В будке была еще одна дверца, в закуток с принадлежностями для садовника, запертая на врезной замок.

Шациле нужна была лопата. Отлучаться к себе на квартиру он не хотел, — спешил по горячим следам ковать железо, т.е. вскрывать могилу. Убедившись, что старик спит, перебежал к будке, перочинным ножичком поковырял в замке и отпер дверцу в закуток. Помещеньице было тесно набито инструментарием, и пенсионеру пришлось повозиться, громыхая какими-то палками, метлами, мешками с песком и солью, граблями. Сперва ему попались вилы с одним отломленным щупом, потом лопата фанерная для снега, две подряд лопаты совковые, лишь затем он вытащил из кучи черенок с штыковым лезвием. Плохая была лопата, короткая и с болтающимся лезвием. Он не стал спешить, старательно покопошился, нашел ящик с гвоздями и молотком, укрепил лопату. Потом сумел запереть закуток и довольный этим (он же не вор, чтобы на разграбление все бросить!) пошел прочь, к эстраде, далеко обходя скамью со стариком.