Таис Афинская - Иван Ефремов

Не однажды вспоминала Таис рассказ Леонтиска о массагете, казненном Александром после битвы при Гавгамале. Молодой вождь оказался пророком. Способы сражения, о которых он говорил Александру, были применены скифами и в конце концов остановили непобедимую армию в её движении на восток. Александр повернул на юг, вверх по течению Реки Песков, к гигантским ледяным хребтам Крыши Мира и Паранамиза, которые мерцали на горизонте ещё в начале похода, почти три года назад. Безмерно отважный, скромный и мечтательный, как всякий тессалиец, Леонтиск ушел из её жизни… Он умер от раны на третий день после сражения, улыбаясь, как положено эллину. Призвав Гефестиона, он передал Таис последний привет и всё имущество, оставленное в Экбатане — немалое количество золота и драгоценностей. Через год по поручению Таис разыскали родственников начальника конницы в селенье близ Фтии, которым афинянка отправила все, за исключением памятных вещей.

Птолемей — храбрый и осторожный, очень дальновидный, не стремящийся к показному блеску, знающий себе цену, но отнюдь не хвастливый, постепенно выдвинулся перед остальными шестью полководцами Александра, как наиболее надежный и всесторонне осмотрительный. Он вел дневник похода и в подробных письмах Таис проявил талант писателя. Его жене казалось, что ничего не может случиться с этим умным воином, которого судьба вела к высокому взлету. Только близость сверхчеловеческого Александра оставляла его в тени…

Таис вернулась к прерванному чтению письма Гесионы.

Фиванка звала её в Вавилон, в свой дом, приобретенный Неархом накануне его отъезда. Александр призвал его на помощь другому моряку — Онесикриту, заместителю Неарха в определении путей и чтению карт. Неарх отправился в Бактриану с отрядом корабельщиков для участия в походе за Индию, к тем самым пределам мира на краю океана, до которых не удалось дойти через степи. За колоссальными горами Парапамиза и Гиндукуша протекала река Инд, где-то на западе сливавшаяся с Нилом. Дальше на юг, всего в нескольких тысячах стадий, находились пределы суши.

Неарх надолго простился с Гесионой. «И представь себе… — Таис мысленно услышала заливистый смех Гесионы, — …последнее известие от Неарха! Отважный мой моряк назначен командовать агрианской конницей, кроме своих соплеменников, критских лучников, которых осталось совсем немного…»

«Мне тоже, видимо, надо оставить надежду на скорое возвращение Птолемея и самой позаботиться о воспитателях сына», — подумала Таис и быстро пробежала конец письма. Гесиона писала о строящемся в Вавилоне большом театре. Для ускорения доставки материалов Александр приказал разломать и снести башню Этеменанки, содеяв варварство, для истинного эллина немыслимое, даже если башня была сильно повреждена временем.

Статуя Александра, созданная Лисиппом, поставлена во дворе одного из храмов. Нашлись жрецы нового культа, совершают перед ней богослужение… Пряча письмо под кинжал, Таис долгое время сидела в раздумье, слушая ветер в жесткой листве огромных деревьев, затенявших террасу. Резко выпрямилась, ударила в серебряный диск, на восточный манер призывая рабыню, и велела принести принадлежности для письма.

«Первый год сто тринадцатой олимпиады. Гесиона, — радуйся. Думается, надлежит тебе приехать в Экбатану и здесь ожидать возвращения армии из индийского похода. Я живу в этом городе уже три года. Однажды зимой несколько минут падал снег! Так вспомнились родные Афины, где бывают суровые зимы и снег раз в год ложится почти на целый день! Сходство с твоими Фивами ты заметила ещё в первый приезд! И воздух здесь, на возвышенности, немного схож с лучезарным, тонким и животворным воздухом нашей Эллады, дуновением Олимпа и крыльев священных птиц. Повсюду в Азии, за исключением трёх благословенных городов Ионии: Хиоса, Клазомен и Эфеса, солнце тяжёлое, слепящее, угнетает ум и чувства, а пыль застилает горизонт. Даже в Египте свет слишком силен, а воздух не искрится, переливаясь волшебными лучами, в которых так четки все предметы, так облекаются очарованием женщины и статуи, что каждый эллин становится художником. Пора тебе отдохнуть от влажной зимы и мух Вавилона. Я боюсь за Александра, Птолемея, Гефестиона и всех наших людей, проведших эти три года в боях и походах за пределами Персии, от Гирканского Моря Птиц, в степях и горах, где зима несет снежные ветры и холода, никогда не испытанные в Элладе. Сопротивление бактрийцев, согдиан и особенно скифов превысило воображение Александра и возможности его армии. Пробиваясь дальше на восток, армия испытанных ветеранов постепенно растает, а жители покоренных стран, составившие почти половину войска, куда менее надежны.

Возвеличенный неслыханными в истории победами, Александр, божественный фараон Египта, которому уже поклонялись как богу в древнейших городах Месопотамии — Матери Народов, стал ревниво относиться ко всякому противоречию. Прежде, уверенный в своей мудрости и силе, он спокойно выслушивал споривших с ним товарищей. Теперь это кажется ему унижающим достоинство великого царя и завоевателя. К несчастью, азиаты оказались искусными льстецами, готовыми на любые унижения. Мой учитель в Египте как-то сказал, что самая страшная отрава даже для очень мудрого и сильного человека — это постоянное восхваление его и его деяний. Александр выпил полную чашу этой отравы и стал способен на прежде несовместимое с его действительно великой личностью. Ты знаешь уже об убийстве доблестного, хотя и глупо тщеславного Филотаса, начальника гетайров и личной охраны Александра Агемы. Прикончив Филотаса, Александр немедленно послал убийц сюда, в Экбатану, где начальствовал старый испытанный его воин Пармений, и того убили, прежде чем он услышал о казни сына. Обвинения в заговоре против Александра, мне кажется, придуманы услужливыми советниками, дабы оправдать убийства. За этими проявлениями несправедливости последовали другие. Вряд ли ты слышала об избиении бранхид? Когда наше войско с большим трудом и опасностями переправилось через многоводный и быстрый Оксос, называемый ещё Рекой Моря, навстречу появилась огромная толпа оборванных, диких и грязных людей. Они размахивали зелеными ветвями — бранхиями (отсюда их прозвище), плясали и вопили от радости на искаженном до неузнаваемости койне. Так выглядели потомки, внуки и правнуки эллинских пленников, вывезенных Ксерксом в самую глубь Персии для работ на восточных её границах. Александр, отъехав в сторону, хмурясь, рассматривал одичалых оборванцев и, внезапно рассвирепев, приказал перебить всех до единого. Жалкая толпа не успела разбежаться.

В начале похода через богатые зверями леса и степи, на окраине Моря Птиц, Александр охотился на львов, тигров и медведей, поощряя своих друзей к единоборству с могучими зверями на коротких копьях. Один Птолемей не принимал участия в диких забавах, спокойно снося насмешки самого Александра. Однако когда Кратер был жестоко искусан медведем, Александр прекратил охоту…»

Таис устала писать. Позвав Ройкоса, она велела приготовить лошадей: Боанергоса для себя и верную Салмаах, нисколько ещё не состарившуюся, — для Эрис. Чёрная жрица не мыслила прогулки своей госпожи иначе как под своей охраной.

— Все равно нам придется когда-нибудь разлучиться, — выговаривала ей Таис, — не можем же мы умереть вместе в одно и то же мгновение.

— Можем! — спокойно отвечала Эрис. — Я пойду за тобой, — она многозначительно притронулась к узлу волос на затылке.

— А если ты умрешь первая? — спросила афинянка.

— Я подожду тебя на берегу Реки Смерти. Рука об руку мы пойдем в царство Аида. Я уже просила Великую Мать оставить меня дожидаться на полях асфоделей.

Таис внимательно рассматривала эту странную не то рабыню, не то богиню, сошедшую к смертным для её охраны. Чистое и твердое её лицо не выражало свирепую кровожадность, смертельную угрозу для врагов, как некогда казалось Таис. Вера во что-то такое, чего не знала вольнодумная афинянка, победу над страхом и болью, как некогда у девственных жриц Артемис в Эфесе, породивших легенды об амазонках. Но те впадали в священное неистовство менад, сражаясь с яростью диких кошек. А для Эрис характерно выражение, которое скульпторы Афин должны были придать статуе подруги тираноубийц, героини Леэны, а не изображать символическую львицу с отрезанным языком. Суровое поведение Эрис, очевидно, лишь отражение её сосредоточенности и серьёзности — в прямом взгляде её кристально-чистых синих глаз, слегка сведенных вместе бровей, в ясном, чуть-чуть металлическом звуке её голоса. И только темнота её кожи, волос и губ напоминала о том, что это — дочь Ночи, владеющая темным знанием Геи-Кибелы.

Эллины особенно почитали тех своих атлетов-победителей на олимпийских играх, которые одолевали соперников качеством, отсутствующим у простых смертных, — спокойствием, даром и свойством богов.