Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд

танцпола, сверху свисали провода и темные лампочки, с краю стояли составленные в штабели стулья. Думаю, это тут, сказал Ингве. Тут? – не поверил я. Ага, просто сезон закончился. Ладно, пошли спать.

* * *

Спустя два дня мы прибыли на вокзал Бергена, этого города-воронки, шагнуть в который оказалось приятно – все такое домашнее и привычное, мое место на земле. Вечер только начался, и я, понимая, что сидеть дома одному, проведя неделю с Ингве, будет невесело, пошел к ним с Асбьорном, там мы открыли привезенную бутылку виски и стали пить. Асбьорн сказал, что у него, к сожалению, плохие новости. Правда? Мы вопросительно посмотрели на него. Да, ваша бабушка умерла. Не может быть. Умерла? Да, ваша мама звонила, когда вы были в Италии. Она сказала, когда похороны? Да, уже прошли. Она сказала, что никак не смогла с вами связаться.

Опьянев, мы отправились в «Хюлен», народу там, благо будний день, было немного, мы околачивались возле барной стойки и пили, а когда бар закрылся, вернулись домой и продолжили пить там. Мне сделалось хорошо, я как будто оказался внутри глаза тайфуна из людей и событий. В какой-то момент я напялил костюм Супермена и прямо в красном плаще пил виски или скакал под музыку по комнате. Я проникся праздником, у меня создалось впечатление, будто вокруг полно народа, я лавировал между людьми, заглядывал в холодильник, пил, ставил другую музыку, подпевал, болтал с Ингве и Асбьорном, не снимая чудесного костюма Супермена, пока это ощущение не схлынуло, точно сильный отлив, поставив меня перед фактом: здесь только Ингве, Асбьорн и я. Больше никого. Праздник был лишь у меня в голове. А бабушка – бабушка умерла.

Музыка никуда не делась, но в голове у меня словно повисла тишина.

Я закрыл лицо руками.

Оооооо.

– Ты чего, Карл Уве?

– Ничего, – пробормотал я, но плечи мои тряслись, а по лицу текли слезы, так что пальцы стали мокрыми.

Музыку выключили.

– Ты чего? – снова спросили они.

– Не знаю, – ответил я и посмотрел на них. Я всхлипывал, не в силах сдержаться: – Ничего.

– Переночуешь тут, а? Так лучше будет, – предложил Асбьорн.

Я кивнул.

– Ложись на диване. Все равно уже поздно.

Я послушался – лег на диван и закрыл глаза. Кто-то кинул на меня плед, и я уснул.

На следующее утро все снова стало хорошо, не считая стыда за вчерашнее, за то, что я плакал у них на глазах. У Ингве еще куда ни шло, но у Асбьорна?

Да еще и этот дебильный костюм Супермена!

Я снял его, выпил с ними кофе в гостиной, Асбьорн ворчал, что Ингве не убирает молоко в холодильник, а то приходишь домой, мечтаешь выпить молока, а оно теплое, как моча, – прекрасно!

Я улыбнулся и сказал, что они прямо как муж с женой. Это им не понравилось. Я взял свой старый чемодан и пошел в Мёленприс, отпер комнату и принял душ. С мокрыми волосами, в липнущей к плечам и груди рубашке я сел за книгу. Я уже добрался до конца восемнадцатого века, эпохи, изобилующей английскими поэтами и романистами, французскими драматургами, среди которых, это я знал, важнее всех Расин, а еще философами и мастерами эпистолярного жанра. Прикрыв глаза, я попытался запомнить имена и по одному произведению у каждого, потом перешел к девятнадцатому веку, отложил книгу и достал расписание лекций, одна стояла в нем уже сегодня после обеда, и я решил на нее сходить. Лекция была о современной литературе, я достал сборник текстов и заглянул в него перед выходом. Стэнли Фиш. Вот так имечко. И Харольд Блум. Меня зовут Рыба. Да что вы говорите? А я – Цветочек. А вон там Поль де Ман, вы его знаете? Да, я его фан.

Готовый текст!

Я твой фан, Поль де Ман.

Дописав текст, я сложил в пакет книги и блокнот и пошел в университет. Земля в парке высохла, небо было серое, листья на деревьях – бледно-зеленые и желтые. Под деревом сидела компания торчков, и я выбрал обходной путь, чтобы не смотреть на них и чтобы они не прицепились к мне, все в них вызывало отвращение – от громких голосов и агрессивных жестов, когда они не под наркотой, до полной, нечеловеческой апатии, когда они теряют связь с миром и тем не менее сидят с открытыми глазами, глазами, в которых не отражается ничего. И еще их шприцы и кожаные ремешки, картонные упаковки с молочным коктейлем или шоколадным молоком, разбросанные вокруг пластиковые пакеты, и коробки из-под еды, и их собственное шмотье, засаленное, драное, как будто они много лет не общались с людьми, а зимовали среди леса после авиакатастрофы в единственной оставшейся на них одежде. Они плыли по течению, а не жили. Им этого и хотелось – плыть по течению, а не жить.

Мимо них и в ворота, мимо студенческого центра, наверх по склону и по гравийной дорожке вдоль ботанического сада, между Музеем мореходства и университетской библиотекой, мимо гуманитарного факультета и в здание школы Сюднесхауген, где я остановился, поставил пакет на землю и закурил.

Чуть поодаль, возле лестницы, курил парень с моего факультета. Он поднял глаза и скользнул по мне взглядом. Я знал, что его зовут Эспен, что он только-только окончил гимназию, и, хотя в моем присутствии говорил он мало, я успел понять, что парень пугающе начитан. Однажды они с Уле, еще одним однокурсником, обсуждали Беккета, и меня это сильно впечатлило, хоть я и был на два года старше. Худой кареглазый очкастый брюнет с длинными волосами, которые он иногда собирал в хвост, Эспен носил коричневую кожаную куртку, часто поверх вязаного свитера, иногда приезжал на занятия на велосипеде и нередко сидел в читальном зале. Эспен выглядел застенчивым, но не подозрительным, скорее именно что настороже, как зверь. Я взял пакет и подошел к нему.

– Идешь на лекцию? – спросил я.

Он улыбнулся, словно сам себе.

– Да, собираюсь, – ответил он, – а ты?

– Тоже собирался. Но теперь пришел сюда и расхотел. Наверное, лучше посижу почитаю.

– А что читаешь?

– Да всякое по мелочи. Ничего особенного. Стэнли Фиша.

– Ясно.

– А ты?

– Данте. Читал его?

– Нет еще. Но собираюсь. Хороший?

– Да, очень, – ответил он.

– Понятно.

– У Мандельштама есть потрясающее эссе о «Божественной комедии».

– Правда?

– Ага.

– Я тогда, наверное, тоже его почитаю. Мандельштам, говоришь?

– Да. Почитай. Его пожалуй что трудно раздобыть, но, если хочешь, я тебе отксерю.

– Здорово! – обрадовался я. – Было бы замечательно. – Я улыбнулся, бросил окурок на землю и растоптал. – До встречи! – И, попрощавшись, пошел в старый учебный