Некроманты (сборник) - Вячеслав Бакулин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вставай! – мальчику нужно было туда, на поле.
Там озирался по сторонам уже приземлившийся Колька. Другу не терпелось рассказать, поделиться, похвастаться! Даньке не терпелось еще больше – ухватить, почувствовать, впитать Колькино счастье. Такое живое и озорное, такое емкое. Такое… Колькино. Даня так щедро черпал из внутреннего источника, помогая девушке и птенцу, что теперь глоток чистого, как колодезная вода, наполненного солнцем счастья был для него лучшим средством восстановить силы.
– Вставай! – Данька терял терпение. – А не то тот всемогущий дядька…
Какой именно «дядька» и чем он был на его, Данькин взгляд, «всемогущ», мальчик уточнить не успел: девчонка, с ужасом оглянувшись на аэродромную метеостанцию, вскочила на ноги.
Замерла, приготовившись упасть, вскрикнув от боли. Шагнула – неуверенно, едва не раздавив птицу, что держала в руках.
Но Данька был готов и к такому повороту событий: сдерживая желание броситься к другу, он успокаивал девчонку:
– Сколько тебе лет-то?
– Двадцать, – девушка сделала еще шаг. Потом еще.
«А по ощущениям, – неуверенно подумал Данька, – моложе меня».
Девушка шагнула в четвертый раз. А потом и вовсе затанцевала вокруг распластавшегося на траве красного купола…
– Точно, моложе! – Данька все-таки не вытерпел – отобрал у нее птенца. – После верну!
И помчался туда, где ярко-ярко полыхало Колькино счастье.
* * *– Ты даже не представляешь! – друг так и светился.
Он был неправ. Данька представлял, и еще как. Представлял и ощущал – его, Колькиными, чувствами. И это вот, несравнимое ни с чем: «Уже первый пошел. А теперь второй… Осталось всего два человека; я – следующий. Третий пошел. Четвертый… Обрез. Неужели я – снова туда? Да, конечно! Я – смелый мальчишка, и… шаг! И нет ничего лучше свободы и полета…»
А еще – ветра, что гудит и раздувает его щеки.
И толщи неба, синего-пресинего; и солнца, что пронизывает ее!
И так жаль, что нет рядом Даньки.
И так прекрасно, что можно будет с ним поделиться, а он – обязательно разделит и поймет…
Все это Данька впитывал, переживая, словно собственное, накипевшее солнечной синевой в мальчишеской душе.
– …А потом нас дернуло, и парашют раскрылся! Как мы летали под куполом!!! Он, – Колька поискал глазами тандем-мастера и, не найдя, вцепился взглядом в Даньку, – он закладывал такие виражи… Ух!.. Откуда, кстати, птенец?
– Из лесу, вестимо, – Данька улыбнулся смене настроения, такой характерной для Кольки.
– Пристроил? – Друг деловито осматривал коричневую с белым пичугу. – Дрозденыш, так?
– Ага, – Данька не стал показывать, что так и не удосужился изучить названия птиц. Колька занимался в зоологическом кружке, на его мнение всегда можно было положиться. – Кажись, я его и впрямь пристроил… Прости, забыл, что вам в кружок требуются.
– Мы их все равно раздаем, – Колька был великодушен. – А кто хозяин? И как зовут?
Хозяйка нашлась быстро. Она успела оправиться от излишней радости и сама искала Даньку.
– Юлькой меня зовут, – протянула ладошку девушка.
– А меня – Николай, – приосанился закадычный друг. – У тебя сколько прыгов?
– Двадцать ровно…
Завязался обычный для аэродрома разговор.
Однако девушка все чаще задумчиво поглядывала на свои ноги. На Даньку – с благодарностью и испугом. На дрозденыша…
– Вот уж кому суждено летать! – вырвалось у нее.
– Ты о чем это? – подозрительно уставился на нее Колька.
Юлька пожала плечами и отошла. Данька смотрел на нее – никак, выросла? За какие-то полчаса…
…Или – нет.
– Подержишь? – немного виновато обратилась Юлька к Даньке. – Пойду, в подъем запишусь.
Он нее веяло страхом и надеждой на чудо. Чудо полета? Свободы?
– Подержу, – посочувствовал Данька. – Только я не знаю, когда мы уедем…
Он повернулся в сторону родителей. Те общались с друзьями; были увлечены общими впечатлениями.
– Хотя… не скоро еще. Иди.
Девушка убежала, а Данька, посадив птенца за пазуху, занял наблюдательную позицию.
Новая приятельница вернулась скоро.
– А вот и я!
На Юльке была надета система, руки девушки стискивали шлем. Сейчас она была еще более беспомощной и маленькой, чем тогда, в траве, на поле. Полностью во власти настроения, царящего на аэродроме. Сразу несколько струн в ее душе уже звучали небом – желание проверить себя, не показаться трусихой. Красота неба. Мощь стихии.
«Да они похожи! – Данька, разинув рот от изумления, смотрел на Юльку во все глаза, которые светились точно таким же радостным сиянием, что и Колькины. – Интересно… А как остальные? Тоже такие?»
Мальчишка, не обращая внимания на теребившую его Юльку, внимательно присмотрелся-прислушался к парашютистам.
«Нет, – спустя какое-то время сказал он самому себе. – Не все тут… поэты. Кто-то себя преодолевает, кто-то за компанию, кто-то парашютист от Бога».
И уже, не только для вида, но с искренним интересом посмотрел в небо. Туда, где раскрываясь, громко (и это на расстоянии километра от земли!) хлопали разноцветные купола.
А спустя недолгое время (хватившее на несколько виражей под куполом) Юлька посерьезнела: парашютисты заходили на посадку. Один за другим, по одной и той же траектории, как бы очерчивая параллелепипед.
– Ага, поворот над ангаром, – сосредоточенно и серьезно проговаривала девушка. – Плохо у меня с посадкой-то. Вот и смотрю, как другие садятся… Ага, а над манифестом – второй поворот… О, Господи!
Один из парашютистов приземлялся не так, как остальные: его размотало куполом… и по косой шарахнуло об землю!
– Быстрее! – Данька среагировал мгновенно: сунул птенца в руки Юльке. – Ну?
– Погоди, – инстинктивно схватилась та за пичугу. – Подожди…
Чего именно «ждать», девчонка не знала.
Она понимала, что парашютист приземлялся не по той траектории.
Видела, что он шлепнулся плашмя, да еще и на бетон.
Осознавала, что после этого он не поднимался…
…А вот сделать выводы не могла.
– Но он ведь жив? – испуганно спросила тогда Юлька.
Данька прислушался.
– Жди! – бросил он. И помчался, не обегая дождевых червей – не упустить время! – туда, где распластался на бетоне совсем еще молодой парень.
Куда уже огромными скачками несся его тандем-мастер.
Где, визжа колодками, тормозила «Скорая».
Куда постепенно стягивалась стайка парашютистов…
Но Данька видел не спешащих людей, а крошечный язычок угасающей воли. И жизни.
– Потерпи! – Мальчик шагнул за ней.
Зеваки толкались, пытались не пустить. Кажется, кричала мать. Данька не обращал внимания – все это было далеко и нереально. Реальной была тонюсенькая ниточка жизни. Реальной была лужа крови внутри тела – нужно было пережать источник.
– Потерпи, – начал мальчик свое заклинание.
– Потерпи! – До больницы. Может быть, там помогут осушить саму лужу.
– Потерпи! – Позвоночник, шея. Это ему по силам, это он срастит. Только…
Только Данька чувствовал – силы тают, а сделать надо так много!
…И мать успокоить бы не мешало…
– Потерпи!..
– …Дань?..
Это был Колька. И помощь.
Данька на пару секунд поделил внимание – глотнуть воды. Бросил, не оборачиваясь:
– Предки!
Колька – друг, он должен понять.
– Потерпи! – Уже не хватало сил. Но их можно было взять, если по чуть-чуть – из каждого человека, из искреннего желания помочь. Жаль, что без спроса…
Данька потянулся мыслями к полусотне источников так необходимой ему сейчас силы. Толпа начала рассасываться – ее интерес угасал. Возле упавшего оставались тандем-мастер, дядька, которого так боялась Юлька, и врач «Скорой».
– Потерпи!
Кости на ногах парашютиста начали срастаться; он, прежде лежащий без сознания, шумно втянул полуоткрытым ртом воздух. Но и женщина-врач медленно оседала на траву, теряя сознание, и бледный, как мел, мастер едва держался на ногах.
«Все, хватит! – сказал себе Данька. – Остальное – само».
В сознание ворвалось солнце. А за ним – голоса: Колька, родители. И почему-то Юлька.
– Что это было? – хотели знать все: родители и тандем-мастер; Юлька и дядька, которого она так боялась (оказавшийся начальником наземной безопасности аэродрома); остальные – парашютисты и сочувствующие.
Данька сказал:
– Тут требовалась помощь, и я помог.
Разумеется, ответ никого не удовлетворил: люди зашумели… и затихли, недоуменно переглядываясь. Потом раздалось робкое: «Чудо!»
«Чудо!»
«Чудо!!» – разлетелось по толпе.
А потом опять смолкло; все взгляды вновь устремились на Даньку.
Данька говорить не стал – больше всего на свете он хотел лечь и уснуть. Он оглянулся на Кольку в ожидании помощи.
