Дуэль и смерть Пушкина - Павел Елисеевич Щеголев

Через день по получении двойного письма Воронцов ответил Долгорукову:

Ваше сиятельство,

Спешу отвечать на письмо, которым вам угодно было почтить меня, от 4 (16) июня. Вы требуете от меня документов в дополнение к переданным вам мною в Петербурге и которые я почитал достаточным доказательством того, что нынешние Воронцовы одного рода с прежними и происходят по прямой линии от тех, которые играли в нашей истории важную роль до разгромления их царем Иоанном Васильевичем. Рассмотрев эти документы, вы мне откровенно сказали, что они не вполне удовлетворяют вас в том, что, напротив, нам представляется совершенно ясным, но что, для соблюдения справедливости в этом спорном вопросе, вы напечатаете в ближайшем томе вашего сочинения все, что я вам сообщил, предоставляя окончательный суд публике. Теперь вы спрашиваете у меня еще новых документов, которых я никак не могу иметь, особенно здесь, в Вильдбаде, и настаиваете, чтобы я сделал это тотчас же, потому что вы готовитесь издать свой четвертый том, где будет говориться о Вельяминовых, а, следовательно, и о так называемых вами древних Воронцовых. От вас зависит сделать в этом случае что угодно; но как я верю в подлинность переданных вам документов и как мне не хотелось бы, чтобы каждый говорил без дальних справок, что нынешние Воронцовы совсем не те, что древние, и что мы происходим от какого-нибудь побродяги, который только лет за полтораста тому назад принял имя рода, к которому сам вовсе не принадлежал, то я оговариваю свое право протестовать публикацией с своей стороны, чтобы передать спор наш на суд публики. Позвольте мне, между тем, поблагодарить вас за труды по всему этому делу, жалею только, что вы не находите возможным сдержать данное мне обещание насчет напечатания моих документов рядом с теми, которые вы прежде получили о нашем роде, причем вы были властны не произносить об этом своего решительного мнения, предоставляя публике рассудить нас.

Прошу принять уверение в чувствах моего особенного к вам уважения.

P. S. К великому моему удивлению, я нашел в вашем письме записку без подписи, и руки, как мне кажется, несходной с вашей. Посылаю вам с нее копию. Вам, может быть, удастся разузнать, кто осмелился вложить подобную записку в письмо, запечатанное вами и вашею печатью. Подлинник счел я нужным приберечь вместе с письмом, которым вы меня почтили, а при свидании я готов вручить вам эту записку, если вы, может статься, захотите воспользоваться ею для открытия писавшего.

В маленькой приписке и заключен весь яд. Конечно, в изысканно вежливых фразах постскриптума («записка без подписи и руки, как кажется, не вашей») никак нельзя усмотреть, что князь Воронцов не считал записку не писанной рукой Долгорукова, как впоследствии утверждал последний. Обвинение было пред’явлено определенно, и Долгорукову было предложено избрать способ реакции. И как же реагировал Долгоруков? 16(28) июля 1856 года от ответил Воронцову:

Светлейший князь,

Я имел честь получить ваше письмо из Вильдбада от 27 июня (9 июля). Я был изумлен, узнав из этого письма, что вы нашли в моем записку неизвестной руки, и, пробегая присланную вами копию этой записки, я бы очень полюбопытствовал узнать, кто осмелился дозволить себе эту дерзкую проделку, этот поступок, которому нет названия!

Но возвратимся к родословному вопросу, о котором каждый из нас думает по-своему. Вы говорите в своем письме, что по выходе, зимою, четвертой части моей Родословной книги, — вы напечатаете протестацию. Это совершенно справедливо: каждый имеет право протестовать против печатного сочинения. Но, когда однажды начнется эта полемика, я в свою очередь предоставляю себе отвечать контр-протестацией, основанной на фактах и неопровержимых доказательствах. Публика произнесет свой суд.

Прошу ваше сиятельство благосклонно принять уверение в моем уважении.

Князь Петр Долгоруков.

Этим письмом заканчиваются все сношения князей Воронцова и Долгорукова по прискорбному случаю анонимной шантажной записки. В ноябре 1856 года Воронцов умер, и дело казалось похороненным так же, как в свое время было похоронено и дело об анонимном пасквиле. Но прошло несколько лет, Долгоруков эмигрировал за границу, начал здесь свой поход против русского правительства и аристократии и в 1860 году напечатал по-французски: «La vérité sur a Russie». 29 апреля 1860 года в «Courrier du Dimanche» появилась заметка об этой книге за подписью А. В. Мишенского; в ней находится и следующее глухое упоминание об инциденте Воронцов — Долгоруков: «несколько времени тому назад мы были намерены подвергнуть критике работу, которая представляла, на первый взгляд, большой интерес. Содержание ее — генеалогическая история аристократических фамилий иностранной земли, но нам предявили письмо автора к одному из высокопоставленных лиц, чья генеалогия должна была войти в одну книгу. Письмо это заключало категорическое предложение дать авансу 50 000 руб., за что он принимал обязательство уничтожить документы, находившиеся, по его словам, в его распоряжении и дававшие основание к подозрению происхождения и прямых предков лица, которому было адресовано это предложение». Хотя в этой тираде не было сообщено ни одного имени, ни названия книги, Долгоруков поднял перчатку и выступил с письмом, помещенным в том же «Courrier du Dimanche» 6 мая 1860 года.

Здесь он прямо берет на свой счет намек, оскорбительный для его чести, и говорит, что обвинение основано на гнуснейшей клевете и на самом наглом подлоге, возможном только в такой стране, как Россия. Затем он рассказывает сношения свои с покойным фельдмаршалом князем М. С. Воронцовым по поводу помещения в издававшейся Долгоруковым Родословной книге генеалогии древних бояр Воронцовых, от которых фельдмаршал производил свой род. По словам Долгорукова, он, после долгого и тщетного ожидания обещанных ему документов, только из вежливости написал фельдмаршалу, что, к прискорбию, не может исполнить его желания, так как до сих пор не имел случая видеть известных документов. «Представьте же себе мое изумление и негодование, — прибавляет он, — когда я получил от фельдмаршала оскорбительное для меня известие, будто в письме моем он нашел записку другой руки, которою его вызывали прислать мне 50 000. Раздраженный, я отвечал фельдмаршалу невежливым письмом, требуя пред’явления подлинника этой записки. Я хотел начать судебное следствие и, не допуская мысли, чтоб старый воин мог изменить в этом случае долгу чести, напрасно ожидал ответа несколько недель». Князь Долгоруков рассказывает потом, как бесполезны были старания его у высших властей вызвать законное следствие по делу с «андреевским кавалером и фельдмаршалом», и заключает