В погоне за солнцем (СИ) - Алиса Элер

Я приставил ладонь к глазам, пытаясь разглядеть водную дымку, среди которой всегда дрожали, переливаясь, семь радуг.

Поющие водопады… любимое место Миринэ.

— Красиво… — медленно повторил я. И, усилием воли оторвав взгляд от светлеющей дали, тронул поводья, пуская приостановившуюся было лошадь по каменной тропке, круто уходящей вниз.

— Но ведь это не Лес, — с какой-то детской обидой, точно ее обманули, пожаловалась Камелия.

— Верно. Это нис-Эвелон, — рассмеялся ей Нэльвё и, подхлестнув Стрелочку, вырвался вперед.

— …а кто тебя должен встречать? — шутливо поинтересовался Нэльвё. Напускной холод, которым он нервировал меня все утро, уступил место уже привычной насмешливости.

— Не знаю, но… мы ведь… чужие, — не очень уверенно сказала Камелия.

— Чужих не пропускает Полог, — я потянул за поводья, заставляя Стрелочку перейти на другую сторону улицы, справа. Если Нэльвё и Камелию не смущало, что им приходится говорить через меня, то мне это изрядно надоело. Впрочем, напрасно: разговор сошел на нет сам собой.

Я подставил лицо солнцу, щурясь на него, и ночные тревоги и страхи сгорели в его ласковых, но безжалостных лучах.

Город нежился в послеобеденной дреме. Редкие прохожие шли, не спеша; ветер едва касался сонно склонившихся роз. Разлившуюся в воздухе тишину нарушал разве что заливистый смех мальчишек, игравших в тенистых садах и то и дело пробегавших по улицам наперегонки.

Глядя на них, я невольно вспомнил Камелию, и, не удержавшись, искоса взглянул на нее. Девушка, в чьих жилах текла аэльвская кровь, выглядела гораздо старше ребятни — хотя, скорее всего, была с ними погодкой.

Если бы не невыносимо-человеческое воспитание, я бы счел Камелию бессмертной. Та же непоседливость, тот же интерес ко всему и совершенно неописуемое любопытство. Расти она у старших родственников, в Лазурной Гавани, — была бы настоящей aelvis.

Но сейчас в ней оставалось слишком много, безнадежно много человеческого.

— А куда мы едем? — спросила Камелия, нетерпеливо ерзая в седле, когда вертеть головой ей наскучило. Каблучками она легонько попинывала лошадь.

— Туда, куда меня ведет Путь.

— И куда же он ведет?

Я хотел ответить на сарказм Нэльвё чем-нибудь не менее едким, но путь, ложащийся под копыта коней дорожной пылью, вдруг оборвался, — и слова стали не нужны.

Путь кончился.

Только теперь я понял, что остановился не перед маленьким домиком с тихим садом. Бледно-розовый, дымчатый и полупрозрачный, словно выточенным из кварца, Дом Шепчущих и Внимающих казался лилией, распустившаяся на озерной глади. А башенки — высокие, утонченные, ассиметричные — ее лепестками.

— Приветствую вас, elli-e taelis.

Вздрогнув от раздавшегося голоса, мягкого и мелодичного, глубокого, как переливы волн в ясный день, я опустил взгляд — и утонул в такой знакомой синеве глаз.

— Приветствую вас… Внимающая, — голос не надломился, но предательски сел, прозвучав глухо, надтреснуто.

Shie-thany спускалась по мраморным ступеням нам навстречу. Льдисто-голубое платье с высокой талией обнимало её тонкий стан утренней дымкой. Полупрозрачные рукава, легкие и невесомые, дрожали в такт ветру, каштановые волосы свободно струились по плечам, оттеняя белизну кожи и легкий румянец. А в глазах цвета горечавки, в уголках губ, в бесконечно усталой улыбке крылась горечь печали.

— Мы ждали вас. Идемте.

Она повернулась мягко и плавно, с аэльвской грацией, текучей, как вода. Платье захлестнулась у ног прибрежной волной, пенно прошелестело по ступеням — и потянулось за ней с легким шелестом.

— Только сказитель, — на мгновение остановившись, но не обернувшись, добавила Внимающая, когда вслед за мной к ступеням потянулись Нэльвё и Камелия. — Вас проводят туда, где вы сможете остановиться.

И первой шагнула в открытые нам двери.

…Изнутри Дом Шепчущих и Внимающих казался эфемерным, сотканным из света и эфира. Солнце пробивалось через дымчатый кристалл и, рассеиваясь, рассыпалось нежно-лиловой взвесью. Взгляды двойки стражей, вырезанных из мрамора, но готовых сорваться с постаментов, чтобы защитить свою хрупкую госпожу жгли спину, и от них — молчаливых, бесстрастных, неприятно-чуждых — перехватывало дыхание, сжимало горло. Я не мог, не знал, что сказать, как не мог окликнуть ее, выдохнув одно-единственное слово.

Мы шли вперед, мимо ведущих вглубь Дома коридоров, к темнеющей у противоположной стены двери. Шаги — почти что невесомые, беззвучные, словно не холодный камень ложится под ноги, а доверчивая, укутанная мхом и палыми листьями земля.

Дверь открылась перед Внимающей сама, не дожидаясь прикосновения, приглашая в недлинный коридор, упирающийся в другие двери — высокие, двустворчатые. Взвесь кружила у самого потолка и мягко рассеивалась, не доходя вниз. Внимающая первой окунулась в лиловый сумрак его стен. Я, не отставая ни на шаг — за ней. Дверь скрипнула и, качнувшись на петлях чуточку нерешительно, капельку задумчиво, и захлопнулась за мной.

Ощущение давящего взгляда, отзывающегося болью при каждом шаге, ушло. Не успел я вдохнуть и собраться с мыслями, чтобы сказать, то хотел и что должен был, как дремотный воздух всколыхнулся пронзительным:

— Мио! — и Миринэ бросилась мне на шею, повиснув на ней, поджав ноги. Я несколько раз крутанул ее и осторожно опустил, не разжимая объятий.

Shie-thany чуть отстранилась. Заглянула мне в лицо — робко, недоверчиво, как будто смотря на нечаянно сбывшийся сон — и вновь прижалась, выдохнув сбивчивое:

— О, Извечная, Непредсказуемая! Я не верю, что ты жив!

А у меня ноги подгибались от ее взгляда — не горько-измученного, а совершенно счастливого, василькового. От взгляда — и от улыбки, светлой, мягкой, вселяющей надежду.

Я обнял ее крепче и пошутил, нарушая неловкость чересчур трогательного момента:

— Прости, что я жив. Ты очень огорчена?

— Дурак! — воскликнула она, отпрянув и гневно сверкнув глазами. Васильковая синь потемнела. — Я ему рада, а он!

— Он тоже рад, — улыбнулся я. — Даже не представляешь, как.

Ее взгляд чуть потеплел, но та сумасшедшая легкость и бесконечное, безбрежное счастье в него так и не вернулись, отравленные горечью печали.

— Я думала, что все вы…

Голос Миринэ дрогнул и сорвался. Она отвернулась.

— Я тоже.

— Мне так жаль… Я не могла остаться, не могла не прийти на зов — и бросила вас всех. Тебя, Ленесс… Гиренда и других… Я не могу простить себя до сих пор. Ты не представляешь, какого было жить с этим. Мне стыдно, невыносимо стыдно перед вами… перед тобой… Я предала вас.