В погоне за солнцем (СИ) - Алиса Элер

Тишина, робкой гостьей пришедшей с первым моим словом, теперь, когда последний отголосок затих, стала полновластной хозяйкой. Расправила плечи, вздохнула свободно — и, сладко жмурясь, подставляя личико солнцу, закружилась по поляне, приминая легкими шажками траву.

— И что теперь? — неожиданно хрипло спросил Нэльвё, не сводя тяжелого взгляда с fae.

— Что теперь? — слабо улыбнувшись, повторил я. Тишина брызнула переливчатыми искорками-бликами. — Полагаю, будет неплохо, если ты предашь тело fae земле. Она, конечно, не восстанет блуждающей тенью, но и частью леса не станет. Он чужд ей. Обед мы разварили, сожгли, а в довершении еще и опрокинули на траву, так что собираем вещи и едем вперед. Ничего другого нам все равно не остается. Перекусим где-нибудь на ходу. До того, как совсем стемнеет, у нас еще есть часа полтора-два. Хотелось бы провести их с толком, и прибыть завтра в нис-Эвелон как можно раньше.

— Что, прости? Куда прибыть? — переспросил, точно решив, что ослышался, Нэльвё.

— В нис-Эвелон. Город в Лесу Тысячи Шепотов, — невозмутимо пояснил я.

— Мы же собирались в Зеленые Холмы… — подала голос совершенно запутавшаяся Камелия.

— Собирались. И собираемся сейчас. Просто теперь мы поедем через Лес.

— Но вы же говорили, что нас туда не пустят!

— Сказителя — пустят, — скрипнул зубами Нэльвё.

— Я — желанный гость. Не только сказитель, — наверное, излишне резко ответил я, среагировав на звеневшие в голосе Отрекшегося раздражение и издевку.

Не дождавшись ответа, я развернулся и, больше ничего не говоря, направился к лошадям.

— Зачем нам в Лес? — окрик Нэльвё остановил меня, когда я уже коснулся поводьев Стрелочки. Пальцы дрогнули, соскользнув с распутываемого узла.

Помедлив, я обернулся к нему. И, как бы продолжая незаконченный у озера разговор, ответил:

— Исправлять ошибки.

— Ошибки прошлого исправить невозможно, — не сводя с меня пытливого взгляда, отрезал бессмертный. Напрасно: я не собирался лгать или лукавить. — Ты это прекрасно знаешь. Особенно — так.

— По-моему, исправлять ошибки, которые невозможно исправить, можно только невозможным способом, — с улыбкой ответил я, отворачиваясь и возвращаясь к прерванному занятию.

— Бессмыслица.

— Жаль, если для тебя это так.

Стрелочка ткнулась мне в ладонь, сначала просительно, потом — укоризненно. Прости, не подумал прихватить что-нибудь вкусное.

Я рассеянно провел рукой по гриве лошадки. И продолжил, потому что от меня по-прежнему ждали ответ:

— Я должен рассказать, что fae предгорий слышали Песнь. И что драконы проснулись.

— Ты думаешь, они сами об этом не знают? — грубо оборвал меня Нэльвё.

— О чем-то знают, что-то только предполагают. Голос сказителя — Ее голос. Он развеет сомненья. А если и без того знают… близится Час драконов. Ни у кого из нас не останется выбора. Особенно у меня. Я не имею права оставаться в стороне.

— А если я откажусь идти с тобой? — с какой-то странной, пытливой интонацией, спросил Нэльвё. Я не видел его лица и потому не мог понять, с каким выражением он говорил это. Как не мог понять, чего он хотел добиться. Зато в моем голосе отчетливо звенел лед:

— Тогда ты просто дурак, По сравнению с приходом drakkaris ничто не имеет значения. К тому же, — с мрачной улыбкой добавил я, — ты обязан делать то, что я сочту нужным.

— За это я вас и презираю.

— Это не мое желание, а долг, — резко ответил я, раздражаясь на несправедливость и глупость его обвинений. Настолько, что отпустил поводья и обернулся. — Причем и твой, и мой, раз уж наши дороги так причудливо пересеклись, — но продолжаешь спорить. По-моему, тебе претит сама мысль подчинения. Кажется, я этого не прошу и никогда не просил. Хватит препираться. Я готов сделать вид, что возглавляешь нас ты — мне нет до этого дела. Только иди.

Лицо Нэльвё застыло непроницаемой маской. Ничего не ответив, он направился к Стрелочке, даже не взглянув на меня. Его лошадка тихо, как-то жалостливо ржала и топталась на месте, словно чувствуя недовольство хозяина. Но бессмертный отказывался замечать это и пока отвязывал ее, и когда, вскочив в седло и ударив каблуками, пустил вскачь.

— …до Леса меньше двух часов езды.

Голос — усталый, севший за бесконечно долгий день — вплетался в уютное потрескивание костра и музыку ночи. Она, таинственная, непостижимая, звучала во всем в этот глухой полночный час. Стоило стихнуть последним отголоскам сказанного, небрежно брошенного в ночь, стоило молчанию опуститься на плечи — и стрекот сверчков, шелест волнующихся крон, эхо далеких волчьих голосов сплетались в переливчатую мелодию.

Нэльвё рассеянно кивнул. Шальные тени костра с геометрической резкостью и четкостью линий обрисовывали его острые, угловатые черты. Усталость, которую днем еще можно было спрятать за улыбками и смехом, сейчас проступила с беспощадной правдивостью. Глаза — не переменчиво-аметистовые, а потемневшие, поблекшие — глядели устало, измученно… Так смотрят давно и безнадежно больные.

«Совсем как в нашу первую встречу», — вдруг подумалось мне, и я невольно вздрогнул от этой непрошеной мысли, точно очнувшись от сна.

Прошло всего несколько дней, а кажется, что мы знакомы давно. Так давно, что и не вспомнить.

— Сколько нам еще ехать? — негромко спросила Камелия. Она сидела по правую руку от меня, чуть наискосок. Рядом. В огненном сумраке лицо ее застыло безжизненной маской. Только глаза, казавшиеся сейчас темными, почти черными, лихорадочно блестели. Она казалась вернувшейся из-за Грани, чье сердце уже не бьется, а измученная душа жаждет… чего? Мести? Забвения? Покоя?

«Как же выгляжу я?»

И в ответ на свой безмолвный, так и не сорвавшийся с губ вопрос, увидел сотканное из охристо-алых языков пламени и вспыхивающих искр лицо. Свое лицо. Черное на золоте — в провалах глаз, вокруг скул, в прорези рта… Мертв. Тоже мертв.

Мы мертвы, давно мертвы. Но по какой-то глупой причуде — трусости ли, малодушию ли — цепляемся за жизнь, делая вид, что ничего не произошло. Делая вид, что живем.

Убегать от себя можно бесконечно долго. До тех пор, пока в боку не поселится колкая не проходящая боль, пока дыхание — сухое, горячее, как степной ветер — не раздерет горло. Пока вдруг, сам не зная, зачем, не обернешься, не заглянешь в черные глаза ночи, в бездонный небесный колодец с искорками звезд, — и не увидишь холод и пустоту.

…холод и пустоту в отражение собственных глаз.

Я вздрогнул и стер с лица липкую тень тревоги. Бисеринки пота, выступившие на лбу, холодили пальцы воспоминаниями о Бездне.