Ночь греха - Джулия Росс

Она дрожала в его объятиях, нежная, сердитая и внимательная.

Вы не можете восстановить их по памяти?

– Для карт нужны точные измерения, цифры, направления. Во время многих из этих переходов я шел вслепую или был болен. Иногда мы передвигались по ночам. Гималаи – это лабиринт, и я слишком часто бывал незрячим странником. Записки Тоби возмещали все это. Теперь у меня нет ничего. И что хуже, теперь я не могу указать то место, где держат Тоби, пока не отправлюсь снова, переодевшись, туда, в живой ад гор и пустынь, и не отыщу, прочесывая лига за лигой, фут за футом, его темницу.

Она отодвинулась, чтобы вытереть слезы и высморкаться – губы розовые и истерзанные. Разгладила несколько из немногих оставшихся клочков бумаги, лежащих на столе; волосы блестят, пушистая мягкая масса.

– Вы, конечно, не предполагали, что придется их сжечь.

– Нет, я даже попросил Райдера дожидаться моего знака на тот случай, если мне понадобится его помощь. Ваше появление немного нарушило мои планы.

– И так вы потеряли все. Человечность заставила вас не спешить с местью, – сказала она. – Хорошо быть человечным.

– Что вы хотите сказать?

– Вы хотели убить их всех, да? Но не убили. – Она посмотрела на него и улыбнулась с внезапным сиянием. – Потому что их трупы могли обеспокоить герцогиню?

Потрясенный, он рассмеялся. Она, очевидно, не понимала. Она не могла постигнуть, что означает для него решение отправиться туда, на поиски Тоби. Ни на минуту не забывая, что, добравшись туда – если доберется, – он скорее всего лишь убедится, что Урия солгал и что Тоби все-таки нет в живых.

Но она столкнулась лицом к лицу со смертью, ее чуть не удавили, на ее глазах исчезла окаменелость, которую она ценила, как драгоценность, и все же она увидела правду. И вместо того чтобы ужаснуться ей, пытается шутить, чтобы шуткой, хотя бы отчасти, смягчить его страдания. Он почувствовал себя униженным, словно ему явилось чудо, а он не настолько чист, чтобы приблизиться к нему. И это помогло ему обрести здравый смысл.

– Я словно распался на составные части, – сказал он, отдышавшись. – Прошу прощения.

– Мне кажется… мне кажется, я чувствую то же самое, – отозвалась она, – как будто я вот-вот разойдусь по швам.

– Энн, мне хотелось бы…

Она подняла на него глаза, в которых выразилась вся ее душа.

– Чего?

Храбрость изменила ему.

– Того, чего хотелось бы вам, – сказал он. Он не мог выразить это словами – эту хрупкую потребность.

– Тогда я хочу, – ответила она на его невысказанную просьбу, – я хочу, чтобы вы снова обняли меня. Просто обняли. Может быть, тогда ни один из нас не распадется?

Два шага – и он обнял ее за талию. Его охватило страстное желание погрузиться в ее тепло и насмешливый здравый смысл.

– Тогда пойдемте со мной в постель, Энн, – пробормотал он ей в волосы. – Только чтобы угнездиться уютно рядышком. Только чтобы уснуть. Если я успокою вас, если это поможет вам прихватить швы, – все, что я могу дать вам простым телесным утешением, я сочту за честь предложить вам.

Энн положила голову ему на плечо, и ее глаза наполнились новыми слезами. Мозг ее все еще боролся с ужасом: ощущением проволоки на шее, жестокого фанатизма голубых глаз Урии Торнтона. Темница, в которой, должно быть, заточен Тоби Торнтона, наверное, страшное место. Она слышала отчаяние в голосе Джека. Она видела его лицо, когда он жег бумаги – из-за нее! – и поняла потом, что в нем что-то изменилось.

Он уедет. Теперь, когда у него появилось еще более неотложное дело, он уедет в Азию без промедления. Она не имеет отношения ко всем его интересам. У них нет ничего общего, ни окаменел остей, ни страсти к науке, ничего. Он отказался пожертвовать ею только из того же чувства ответственности, которое заставило его отказаться пожертвовать братом лакея – ни больше ни меньше.

Но она чувствовала его руки у себя на плечах, его ровное дыхание, гибкую силу, скрытую под его одеждой, и точно понимала, чего ей хочется. – Да – сказала она, – да, мне бы этого хотелось.

Гораций пошел за ними к лестнице, а Джек вел ее за руку. Потом остановился, взял котенка на руки и нес всю дорогу.

Его спальня маленькая и круглая, стены прорезаны узкими окнами. В одном углу Джек сделал гнездышко из сложенных рубашек для котенка, потом вытащил какое-то растение из горшка, чтобы сделать для него туалет. Холодный кофейник и кувшинчик со сливками стояли на столике. Мурлыча, как пчелиный рой, Гораций вылакал сливки, а потом свернулся клубочком и тут же уснул.

Энн постояла в смущении, сознавая, что лицо у нее в пятнах и щеки мокрые. Он знал женщин экзотических, красивых – от Греции до Азии, – занимающихся эзотерической практикой, которую она и представить себе не могла. Лучше и не пытаться соперничать. Лучше принять свою несостоятельность и сохранять достоинство.

– Это вам, чистая, – сказал он, вытаскивая из комода сложенную ночную рубашку из льна. – Я переоденусь в туалетной за этой дверью.

Теперь, приняв решение, она, раздеваясь, уже не испытывала ни стыда, ни негодования. Утром они поженятся. Ее отец этого хочет. Общество этого требует. Потом он уедет в Азию, где, вероятно, погибнет при обреченных на провал поисках своего друга. А если не погибнет, там его ждут все эти более красивые, более опытные женщины.

Освещенная единственной масляной лампой кровать – кровать Джека – манила. В его ночной рубашке, волочившейся по полу, Энн улеглась. Легла и увидела, что полог изнутри выткан звездами. Серебро и золото на темно-синем фоне.

Он оставит ее ради этих холодных пустынь. Вернется к самым высоким горам в мире, покрытым смертельным вечным снегом. Она будет молиться, чтобы он уцелел и вернулся благополучно в объятия тех иноземных женщин. Будучи в здравом уме, она не может желать иного. Однако она знает – ей хочется, чтобы он остался с ней навсегда.

. Джек вымылся с головы до пят, наказав свое тело яростью холодной воды. Его работа и работа Тоби – все погибло по причине его собственной несостоятельности. «Но он в аду, где ему и место!» Правда ли это? Стоит ли хотя бы надеяться на это, если Тоби – если он действительно жив – должен каждый день желать смерти? Какова бы ни была правда, одна только вероятность этого сжала его жизнь как тиски. Теперь его будущее ведет четко и прямо по единственной узкой тропе – к гибели.

Он вышел из туалетной. Кровать ждала. Он остановился и коротко взглянул на Энн. Длинные косы змеятся по подушке. Щека опирается на согнутую руку. Ее округлые плечи скрыты под складками его ночной рубашки. Она спит.

Неукротимость желания струилась в его крови, сжигала тело, затопляла с головой. Никогда еще он не испытывал подобного желания. Свет мерцает на ее тонкой коже, мерцает маленьким ореолом на висках и вдоль выгнутых бровей. Веки кажутся почти прозрачными, с синеватыми жилками, как на мраморе. Она хороша не в общепринятом смысле. В ней нет ни яркой экзотичности, ни явной красоты. Но его тело возбуждается ею, его кожа пылает, и ему кажется, что он весь светится от нежности.