Кола - Борис Поляков

Девушка в комнате писаря стояла в простенке окон. «Словно в прятки играет, – подумал, – дитя». Она сделала шаг несмело и поклонилась. Молоденькая, пальцы платок прядут. Его дочь была бы теперь постарше.

– Здравствуй, – Шешелов отечески улыбнулся и подумал: «До чего же красива!» И заныла разбуженная память. – Это ты меня ждешь?

– Я, – голос грудной, мягкий.

– Как зовут тебя?

– Нюша.

— И о чем ты хочешь просить?

И подумал: «Обязательно помочь надо. Приятная девушка. Глаза доверчивые. В радость родителям, наверно, такая дочь».

На миг замялась, подыскивая ответ.

– Чтобы вы отпустили ссыльного.

– Ого! – протянул Шешелов. Он не ожидал этого. Постоянные просьбы о ссыльном начинали надоедать. Он, пожалуй, не мог, а больше, даже не хотел ничего делать. – Производится следствие. Оно разберется. Постоял, потеребил мочку уха. Дело было простым. Не стоит идти в кабинет. И указал на стул: – Садись, – не пригласил, а приказал будто.

И пока она шла от стены, опять подумал: «До чего же вся ладненькая!» Нежный овал лица, красивая шея.

И крашениновый сарафан и кофта ситцевая ее не портили, а подчеркивали лишь молодость.

– Ты кто ему?

Вспыхнула, глаза на миг дерзкими стали. Взгляда, однако, не отвела.

– Никто.

— Почему же тогда пришла?

— Неповинен он.

– Откуда ты его знаешь?

— Постоялец наш был. – И глаза опустила.

Шешелов ее понял. Спросил с укором:

— Поэтому и пришла тайком?

— Да, – сказала спокойно, а рука на колене, как дрожащий зверек, лежала.

— А если в Коле узнают?

— Когда-нибудь все равно узнают. – Она сказала грустно и покраснела, но отнекиваться не стала. Откуда бы столько смелости? В крови, что ли, она у колян? Но, похоже, сил стоило ей прийти. Не только к нему, но даже к Дарье. Нравы в Коле весьма суровы. За грех до замужества а так ославят... Да еще не колянин, а ссыльный, человек, лишенный доброго имени. – Его надо выпустить из камеры, – во взгляде полная беззащитность, а слова, как приказ, которому подчиниться следует. – Он же не денется никуда из Колы.

Шешелов на мгновение даже заколебался. Обратись она с другой просьбой, не стал бы отказывать. Но ссыльный в руках исправника. А повод для новых жалоб давать не стоит. Совсем не время. Да и Шешелов отказал уже Дарье, Герасимову, норвежцу. А тут еще оторвали его от дел, и он сейчас раздражен. И сказал, злясь на себя, тоном, каким говорил с чиновниками:

– Весьма сожалею. Но ничем не могу помочь. – И увидел, как дрогнул ее подбородок, как опустила в слезах глаза. Тяжело, наверное, ей. И представил, что может к ней подойти, положить на голову или на плечо руку и она уткнется в его мундир, заплачет навзрыд. И он встанет с нею против закона, мнения колян, против всего, что мешает любить ей. А может, пообещать: «Не все-де под силу мне сразу. Но я постараюсь для тебя, обязательно». И испугался такого груза. Нет, нет, только не это! И смотрел, как она уходила. Взрослая чья-то дочь. Беда и радость. А куда потрачена его жизнь?

Вернулся к себе наверх недовольный. Что они привязались с этим ссыльным? Объяснял же он Дарье. Наверное, сейчас пересуживает его с колянкой. Как она глянула! Непонятно ей, видите ли, почему нельзя отпустить ссыльного. Всем свое надо. Поморам – на Мурман, этой – милого. А война на носу. Это кого-нибудь беспокоит?

В комнате было уже темно. Зажег свечи и нацепил очки. На конторке, на столе, в кресле лежали разложенные листы. Где он закончил, когда отвлекла его Дарья? Ага, вот. Еще английский министр: «Нужно употребить все зависящие от нас меры, чтобы остановить в России развитие торгового флота и купечества...» Что ж, весьма откровенно.

А это уже из России: «Мы забыли совет Фемистокла: сделать надпись над чертогами государей: кто царь на море, тот царь на земле...» Слабый голосишко. И одинокий. Но его в эту же папку. Жаль, не завел такой ранее. Сколько пожег он, выбросил! Но теперь-то он соберет. Подошьет аккуратно, все подклеит. Старики правы: ничто в намерениях Англии не изменилось. Суть устремлений прежняя – Север! Лишь обличье другое. И кто-то про эту войну уже говорит слова. Потом их узнают. Она не стареет, история. Слова солгут, дела не солгут. Хорошая будет папка!

И вспомнил вдруг о земле, о письме князя. Что же, выходит, прав князь?

Шешелов встал, разыскал карту, на которой тогда Матвей-писарь заскорузлым пальцем провел черту. Идущая строго на север, она от Борисоглебской церкви резко сворачивала на юго-восток, шла так на десятки верст и опять круто взмывала на север. Нелепым казался такой излом. Не стало в России земли Печенгского монастыря.

С заливом, рекой, лесом. Как в Лету канула память о русских людях, которые осваивали эти земли.

Похожее ожидает и Колу. Кто только вперед успеет: Норвегия, Франция, Англия? Слово «коляне» лишь в истории помянут. Тускло, как Печенгский монастырь. Был-де такой. И Кола какая-то. Русские жили. И опять все как в Лету.

Недавно он отчет читал. Англия вон как ловко к рукам прибирает земли. Колонии, доминионы, протектораты. Благочинный сказал: в английской печати сейчас обсуждают вопрос о путях на Новую Землю, посещаемую будто Англией издревле. Почему же не иметь им в Коле собственный порт? И Белое море будет закрыто крепко.

Шешелов свернул и отбросил карту. Господи, две такие беды идут на Колу. Выдержит ли она?

И вдруг осенило будто – есть надежда! Сделать, и тогда, пожалуй, не посмеют норвеги пойти на Колу. Не решатся выйти из пределов Норвегии. То, о чем говорил Герасимов: не допустить их выхода. И в нетерпенье подергал себя за мочку уха. И усомнился: ох, немалая плата! Но и товар немалый – Кола! Будь сейчас он царем или истым колянином – он решился бы. Только нужна публичность. Шумно исполнить все. Послать инвалидных, исправника. Всех с оружием. Пусть под крепкой охраной ставят пограничные столбы. Чтобы сразу в Норвегии видно стало – напоминаем!

И задумался: лишать город воинской силы – тоже риск. Как говорил Герасимов? Войну в Коле каждый час жди. Отошлешь инвалидных, а к утру с грабежом явятся. В городе же ни одного ружья. Тут думать надо не одной головой. Неизвестно еще, что коляне скажут. Шешелов лишь чиновник, а земля ихняя. Вон они за нее как тогда встали!

И пошел было к Дарье, пусть всех позовет к нему. Немедленно! Вспомнил просьбу ее о девушке, свой отказ. Постоял в нерешительности, взял колокольчик и долго звонил в открытую дверь.

— Ну, чего ты, барин, бренчишь? Не глухая, поди, слышу! – Так и есть, недовольная.

— Сходи, Дарья, позови исправника, отца Иоанна и Герасимова.

— Сейчас, что ли?

— Сейчас. Исправника позови последним. А этих спешно. Пусть немедля придут.

В комнате взял опять карту, разворачивал – руки потрясывало от нетерпенья. Конечно же. Ну конечно.

Почти тридцать лет прошло. Столбы сгнили, граница едва обозначена. Надо срочно напомнить: не просто разноязыкие селенья – различные государства стоят в соседях. Граница есть и останется. Мы ставим знаки. Не межу губернскую обозначаем – грань державы. Прежде чем перейти черту, пусть видят – вступят в чужие земли...

Шешелов снял халат и надел мундир, взял свечи, карту и пошел вниз. В комнате писаря отыскал шнуровую книгу и уже в кабинете долго листал ее, чертыхаясь: получил, нет исправник тогда бумагу о пограничных столбах? Нашел, наконец, обрадовался – есть! Осенью еще. Молодец писарь. Исправник хоть как теперь изворачивайся, Шешелов носом его уткнет. Носом! И заслышал, что пришли и уже раздевались в комнате писаря, пошел навстречу, открыл дверь. На полу стоял фонарь, еще не потушенный. Герасимов и благочинный снимали мокрые шубы и тихо переговаривались.

– Дождь намочил? – спросил Шешелов.

– Дождь, – сказал Герасимов. – Да такой ядреный вдруг налетел, так отстегал.

– Сороки святые через два дня. Вторая встреча весны. Вот он и старается, косохлест.

– Первый дождь сейгод.

– Первый.

— Весна.

– Обожди, снег собаку встоячь еще заметет.

Шешелов рад был, что пришли они, разговорчивые, неторопливые. И не спрашивали, зачем звал. Будто в гости к нему пришли и не ночь теперь, а сядут у самовара за карты и будут пить чай, играть, смеяться и говорить. И немного совестно перед ними себя почувствовал: не за доброй вестью позвал, а в сообщники взять хочет.

– Проходите, обогревайтесь. Дарья скоро придет, самовар поставит.

Герасимов мельком взглянул на Шешелова, присматриваясь, и спросил:

– Никаких вестей новых?

– Никаких.

– Просто так, одолело бденье? – улыбнулся и благочинный.

Однако упрека в голосе не было.

Они понимали, конечно: не зря он ночью поднял их.

– Нет, – сказал Шешелов, – не просто.

– Сразу начнем, – спросил с улыбкой благочинный, – или вы сначала покурите? – Он видел, наверное: мнется Шешелов, не зная, с чего начать.