Кола - Борис Поляков

...Для достижения этой цели неприятелю, в настоящее время по беззащитному положению Колы, не предстоит никакой трудности, ибо к сопротивлению ни оружия, ни войска, кроме местной инвалидной команды в самом малом числе при одних ружьях, из коих к цельной стрельбе могут быть годными только сорок при самом незначительном количестве боевых патронов. Пушек вовсе не имеется...

То, что в крепости не было ни одной пушки, Шешелову казалось особенно обидным и несуразным. Крепость на окраине государства – и совсем безоружная. Еще как приехал в Колу, он услышал: это при Павле I разоружили город. Полсотни пушек увезли на Соловки.

...Вследствие чего приемлю смелость доложить Вашему Превосходительству, что если б было оружие и воинская сила, по крайней мере рота егерей и восемь орудий с присоединением к ним хоть по десяти человек с каждого погоста лопарей Кольского уезда, отличающихся чрезвычайной меткостью в стрельбе из винтовок и могущими с наилучшим успехом при знании ими местности наблюдать за появлением неприятеля, благовременно извещать о нем и неприметно вредить ему из-за леса и камней. И при этих условиях, устроив батареи на Кольской губе в мысах: Дровяном и Елове, также на оконечности Монастырского острова, где в тесном проходе для плавания всегда бывает сильное действие воды, особенно во время прилива и отлива, и на оконечности городской земли, близ соляного магазина, то при этих предосторожностях город был бы безопасен.

Со всех сих упомянутых по предположению батарей можно смертельно действовать на неприятеля при проходе его, не только из орудий, но и из ружей. В случае его высадки на берег по местоположению ретирада не сопряжена с опасностью.

По частным слухам, едва ли сии опасения не должны оправдаться и в том отношении, что в норвежских владениях: в местечке Вадсё, или Вассин, и Вардгоусе долженствует быть крайний недостаток хлеба, угрожающий им якобы голодом, и поэтому самые соседние иностранцы при стеснении трудных обстоятельств кажется вынуждены будут по затруднительности подвоза к ним хлеба решиться на действия по указанию гибельных обстоятельств на разбои и грабежи...

Герасимов, ох, не прав. Не поэтому Сулль пришел, что промыслом связан с Колой, нет! Конечно, связано это с его поступком, но не в нем стержень. Чтобы решиться на такой шаг, надо не просто быть мужественным. Этого мало. Пожалуй, тут больше себя надо любить свою землю, свой народ. И уметь понять, что голод пройдет, а память о слабости будет жить долго, тесня и тревожа совесть... Поднять на себя такую ношу. Как-то теперь ему там, дома? Жив ли еще? И, пожалуй, ему земляки не простят.

Правда, и в Колу пойти с грабежом они теперь не вдруг-то решатся, знают – не хлеб-соль их тут ждет. Но Сулль... Жаль, если свидеться не придется на этом свете.

...Попечительность отвратить опасности вверенного мне города внушает мне донести о сем благовременно Вашему Превосходительству тем более, что с 20-х чисел апреля и до половины июня месяца ежегодно по распутице пресекается г. Колы почтовое сообщение, – за сим будущие военные действия совершенно неизвестны...

Шешелов прервал чтение. Пока говорил о письме он со стариками, даже пока диктовал его, все не виделось таким сумрачным. Но теперь один, ночью, вдруг яснее, чем когда-либо, понял тяжесть положения. Если Архангельск не вышлет помощи, город будет обречен. Придет враг – хоть надорвись в крике, никто не поможет. Лишь на себя у колян надежда. А что они могут, в такой дали от отечества? Для защиты лишь сорок ружей да никудышная команда из инвалидных...

...Посему не благоугодно ли будет Вашему Превосходительству предписать кольскому Земскому суду учинить немедленно распоряжение со внушением лопарям обязанности содействовать к защите города от неприятеля и ныне же наблюдать за его появлением, так как плавание по Кольской губе из Северного океана уже становится беспрепятственно.

И для таких оборонительных мер предстоит крайняя потребность пороху как для ружей, так и для винтовок, и недостаток самого оружия, так же свинцу и форм для отливки пуль, и слесаря. Все это должно ожидать в скором времени, дабы не застигла распутица, и будет зависеть от начальственного покровительства Вашего Превосходительства. Для более лучших и верных действий в таковых обстоятельствах долгом считаю покорнейше просить снабдить меня начальственным предписанием, присовокупляя, что защиту города я считаю необходимою по удаленности его от первой ближней деревни Кандалакши на 204 версты, принимая в соображение крайне затруднительный путь для жителей с малолетними семействами.

Городничий Шешелов.

Он отложил письмо в сторону. Жаль, не даст Шешелову его превосходительство начальственного предписания. Из одной лишь вредности, а не даст. И письмо не простит он это. «Потому что первым пишу, умничаю. Сочтет унижением для себя. Какой-то там городничий дальше видит. О-хо-хо, насадили их...» Но не писать он,

Шешелов, тоже никак не может. И тон письма превосходнейший получился. И слова, как просил благочинный, – с почтением. Конечно, почистить бы кое-где, улучшить. Жаль, нет Матвея-писаря, тот складнее бы изложил. Ну да пусть останется так. Утром Шешелов отошлет письмо эстафетой. И будет надеяться. Будет молиться. Помоги, господи! О, великий ты, вразуми губернатора! Пошли ты ему, католику, протестанту ли, кто его знает, как он верит в тебя, но пошли ты ему каплю разума! Внуши ему, господи: Кола должна остаться русской. Иначе жизнь нельзя оправдать. И простить, коль случится плохое, себе нельзя будет...

Шешелов обмакнул перо, против слова «городничий» подписался, брызнув чернилами: «Шешелов» [12].

Шешелов разбирал бумаги. На столе, на стульях и на конторке лежали разложенные листы.

– Господи, – сказала Дарья, увидев в комнате беспорядок, – хламу-то сколько! Сжечь, наверное, пора?

– Много мы сжигали с тобою, Дарья. Слишком много.

– А зачем мусор в доме?

– Не мусор, Дарья, слова людские, мысли.

– Чужие-то для чего тебе?

– Видишь ли, Дарья, надо знать, что про нас говорят соседи. А то умрем, не ведая, зачем жили и что надо было на этом свете свершить. – И обрадовался листу. – Вот, послушай-ка: «Современник Петра Первого, английский министр Вальполь в парламентской речи сказал: "Если Россия возьмет за образец Данию, учредит, одобрит и поддержит торговые товарищества, то наша и голландская торговля в состоянии ли будет устоять от этого поражения?"» А? Каково, Дарья? – И задумался на минуту. Это было не то, что искал. А по смыслу – одно. Где же, черт побери, тот лист? – Когда чай будет, Дарья?

— Хоть сейчас принесу. – И стояла, не уходила. Она иногда часами могла стоять у дверей и смотреть, что он делает. Однажды он не выдержал и спросил: «Тебе что-нибудь надо?» А Дарья обиделась.

Ага! Вот послушай еще: «Если держава, которая не знает, куда и как употребить своих людей, примется за умножение своих сил и купеческих кораблей, тогда пропадет торговля Англии и Голландии. Возможность, какую имеет Россия к построению кораблей, оправдывает мое беспокойство...»

Вот оно! Изумительнейшая направленность. Будто один человек сказал.

– Слышь-ко, Иван Алексеич, что хочу я спросить.

– Дарья, ты меня отвлекаешь.

– Тебе и надо отвлечься. Просьба у меня.

– Петр Первый сказал: «За каждый квадратный фут моря дам квадратную милю земли». – Шешелов опустил бумагу в руке. – Господи! Говори же, чего тебе?

У Дарьи голос вкрадчивый. Сделала шаг к нему.

– Батюшко, Иван Алексеич, сделай ты одолжение. Тебя в присутствии ждут. Так ты прими уж, не откажи.

– Кого принять? – И рассердился. – Сейчас?

Дарья подошла еще, смотрит в глаза, голос еще понизила:

– Не шуми, батюшко, не шуми. Девушка одна. Нельзя днем-то ей, при глазах.

– Ночь на дворе! Ты что, не знаешь?

Но Дарья даже бровью не повела.

– Ты уж помягче с нею, не строжись больно-то.

Он еще не думал давать согласия, а Дарья уже говорила, как быть ему. И понял: не избежать, настоит Дарья.

– А что надо ей? – спросил тоскливо.

– Она сама скажет.

Не хотелось снимать халат, оставлять бумаги. Шешелов дернул рукой досадливо.

– Вечно ты не ко времени, Дарья.

Но она подавала уже мундир, ласковая.

– Ко времени, батюшко, к самому. Дело такое – важнее и не придумать. Хоть тыщу лет просиди задумавшись.

«Ладно, – думал Шешелов, идя в ратушу, – ладно. Проще сходить не споря. Времени уйдет меньше». А мысли остались с бумагами наверху. Почему ранее не пришло на ум сделать такую папку? Но теперь он туда соберет...

Девушка в комнате писаря стояла в простенке окон. «Словно в прятки играет, – подумал, – дитя». Она сделала шаг несмело и поклонилась. Молоденькая, пальцы платок прядут. Его дочь была бы теперь постарше.