КлаТбище домашних жЫвотных - Стивен Кинг

Пьяный. Да. И Луис даже знал, для чего он напился: чтобы трезво обдумать эту безумную идею.

Несмотря ни на что, эта идея казалось убийственно привлекательной, болезненно заманчивой и обольстительной. Да, прежде всего обольстительной.

В голове зазвучал голос Джада:

Ты это делаешь, потому что оно тебя не отпускает. Это кладбище — тайное место, и тебе хочется поделиться с кем-нибудь этой тайной, и ты ищешь причины… они кажутся убедительными и правильными… но основная причина в том, что тебе хочется это сделать. Или приходится сделать.

Тихий голос Джада с его тягучим выговором янки пробирал до костей, так, что по коже бежали мурашки, а волосы на голове шевелились.

То, что в сердце, — великая тайна, Луис… Сердце, оно каменистое… как земля на том старом микмакском кладбище. Человек растит что может… и заботится о посевах.

Луис принялся вспоминать, что еще Джад рассказывал о старом микмакском кладбище. Он принялся сопоставлять данные, сортировать информацию, отбирать самое главное — точно так же, как делал, когда готовился к экзаменам.

Пес. Спот.

Я рассмотрел те места, где его зацепила проволока. Там не было шерсти, а на коже виднелись ямки.

Бык. Еще одна информация к размышлению.

Лестер Морган схоронил там своего призового быка. Черного ангуса по кличке Ханратти… Лестер оттащил его на холм на санях… а спустя две недели он его застрелил. Бык сделался злобным, по-настоящему злобным. Но это был единственный случай, о котором я знаю. Обычно-то звери не злобятся.

Он сделался злобным.

Земля в человеческом сердце, она еще тверже.

По-настоящему злобным.

Это единственный случай, о котором я знаю.

Это твое место, оно в тебе навсегда.

На коже виднелись ямки.

Ханратти. Дурацкое имечко для быка, да?

Человек растит что может и заботится о посевах.

Это мои крысы. И мои птицы. Я их заслужил.

Это твое место, тайное место, оно принадлежит тебе, а ты — ему.

Он сделался злобным, но это единственный случай, о котором я знаю.

Что еще ты хочешь заслужить, Луис, когда ветер дует в вышине и луна мостит белым светом дорожку среди лесов к этому тайному месту? Хочешь снова подняться по этим ступеням? Когда смотришь фильм ужасов, все зрители в зале знают, что герою или героине не стоит туда подниматься, что это будет большая глупость, но в реальной жизни мы упорно лезем на эту лестницу: курим, ездим в машине непристегнутыми, селимся вместе с семьей у дороги, по которой денно и нощно ездят большие грузовики. Ну, Луис, что скажешь? Хочешь подняться по этой лестнице? Хочешь сберечь своего мертвого сына или увидеть, что там за дверью номер один, номер два или номер три?

Раз-два, марш вперед!

Сделался злобным… единственный случай… на коже виднелись… человек растит… и заботится…

Остатки пива Луис вылил в раковину. У него было стойкое ощущение, что его сейчас стошнит. Комната вертелась бешеной каруселью.

В дверь постучали.

Какое-то время — ему самому показалось, очень-очень долго — он был уверен, что это просто галлюцинация. Но стук продолжался, терпеливый и неумолимый. Луису вдруг вспомнился рассказ об обезьяньей лапке, и его сковал ледяной ужас. Он ощущался буквально физически — словно мертвая рука, хранившаяся в морозилке, вдруг ожила сама по себе, забралась ему под рубашку и легла на грудь прямо над сердцем. Это был глупый образ, дурацкий и глупый, но от этого не менее жуткий.

Не чуя под собой ног, Луис подошел к двери и отодвинул задвижку онемевшими пальцами. Открывая дверь, он подумал: Это Паскоу. Как говорили про Джима Моррисона, вернулся из мертвых еще круче прежнего. Там на пороге стоит Паскоу в его спортивных трусах, еще круче прежнего, весь заплесневелый, как хлеб месячной давности, Паскоу с его развороченной головой, Паскоу, снова пришедший предупредить: Не ходи туда. Как там пели «Animals»? Детка, прошу тебя, не уходи, ну пожалуйста, не уходи, детка, ты знаешь, как я люблю тебя, не уходи, я прошу тебя, не уходи…

Дверь открылась, и в ветреном сумраке этой ночи между днем прощания в траурном зале и днем похорон его сына Луис увидел Джада Крэндалла, стоявшего на пороге. Прохладный полуночный ветер раздувал редкие белые волосы на голове старика.

Луис попробовал рассмеяться. Время как будто повернулось вспять. Снова был вечер Дня благодарения. Скоро они с Джадом засунут в полиэтиленовый мешок одеревеневшее, неестественно тяжелое тело кота его дочери Уинстона Черчилля и понесут его в лес. Не спрашивай, что это; пойдем-ка лучше в гости.

— Можно войти, Луис? — спросил Джад. Он достал из нагрудного кармана пачку «Честерфилда» и сунул в рот сигарету.

— Скажу тебе так, — ответил Луис. — Время позднее, и я изрядно набрался пивом.

— Да, по запаху чувствуется, — кивнул Джад и чиркнул спичкой. Ветер сразу ее задул. Джад зажег вторую спичку, прикрывая ее ладонями, но его руки тряслись, и ветер снова задул крошечный огонек. Джад достал третью спичку, но не стал ее зажигать, а посмотрел на Луиса, стоявшего в дверях.

— Никак не зажгу, — сказал Джад. — Так ты впустишь меня или нет, Луис?

Луис посторонился, и Джад вошел в дом.

Они сидели за кухонным столом — а ведь мы в первый раз выпиваем у нас на кухне, удивленно подумал Луис. Наверху Элли вскрикнула во сне, и оба застыли, как морские фигуры в детской игре. Крик не повторился.

— Ну, рассказывай, — сказал Луис, — что ты здесь делаешь в четверть первого ночи накануне похорон моего сына? Джад, ты, конечно, мой друг, но всему есть предел.

Джад отпил пива, вытер рот рукой и посмотрел на Луиса в упор. Твердый взгляд старика был исполнен такой недвусмысленной ясности, что Луис не выдержал и отвел глаза.

— Ты знаешь, зачем я здесь, — сказал Джад. — Ты думаешь о том, о чем думать не следует, Луис. И я боюсь, что ты думаешь об этом всерьез.

— Я думал только о том, чтобы пойти спать, — ответил Луис. — Завтра похороны.

— Это я виноват, что тебе сегодня так плохо, Луис, — тихо произнес Джад. — И почем знать, может быть, я виноват и в смерти твоего сына.

Луис испуганно уставился на него:

— Что? Джад, не говори ерунды!

— Ты думал о том, чтобы отнести его туда, — сказал Джад. — И не пытайся меня убедить, что у тебя не было таких мыслей, Луис. — Луис не ответил. — Как далеко простирается его влияние? — спросил Джад. — Можешь сказать? Нет, не можешь. Вот и я не могу, хотя прожил здесь всю жизнь. Я знаю о микмаках и знаю, что это место всегда было для них святыней… но нехорошей святыней. Стэнни Би говорил мне об этом. И мой отец говорил мне об этом, потом. Когда Спот умер во второй раз. Сейчас микмаки, администрация штата Мэн и правительство Соединенных Штатов судятся друг с другом за то, кому принадлежит эта земля. Кто ей владеет? Никто не знает, Луис. Уже никто. В разное время на нее предъявляли права разные люди, но их притязания так и остались лишь притязаниями. Например, Ансон Ладлоу, правнук основателя нашего города. Возможно, из белых он имел больше всех прав на эти земли, поскольку Джозеф Ладлоу-старший получил их в дар от короля Георга еще в те времена, когда Мэн был большой провинцией колонии Массачусетского залива. Только Ансону они не достались, он потом до конца жизни за них судился, там сразу же объявились другие претенденты, другие Ладлоу и некий Питер Диммарт, утверждавший, что он тоже Ладлоу по внебрачной линии и что у него есть на то неопровержимые доказательства. А Джозеф Ладлоу-старший под конец жизни изрядно поиздержался, землей был богат, а деньгами — нешибко, и в приступах пьяной щедрости нередко раздаривал собутыльникам по две, а то и по четыре сотни акров.