Шарманщик с улицы Архимеда - Игорь Генрихович Шестков

Кстати, есть и другая трактовка этого листа («шабаш доносчиков»), основанная на том, что в испанском языке глагол «дуть» имеет второе значение – «доносить» (в русском языке подобное расщепление произошло с глаголом «стучать», доносчик – «стукач», «дятел»).

На мой взгляд, на этом листе нет ни следа «осуждения» или «бичевания» порока… а вот изрядная доля садистского смакования зла – имеется. Разврат показан тут щедро, пожалуй слишком щедро для обличителя… уж не нарисовал ли тут Гойя (под видом обличения и бичевания порока) картинку для удовлетворения собственного нездорового аппетита?

В скандально известном, не датированном, письме другу детства Мартину Сапатеру переживший только что страшную болезнь, оглохший, депрессивный Гойя пишет: «Я не могу жить и все время думать об этом, это наводит на меня такую тоску, что моя рука [невольно] опускается ниже пупка… ты будешь смеяться, но… сделай это сам, сделай и ты убедишься в том, как это приятно… и тебе скоро понадобится это… потому что время плохих мыслей уже пришло, время плохих слов, плохих поступков… спасибо моей тетке Лоренце, которая научила меня этому.

Сказать по правде, поначалу я себя так успокаивал [или – одурманивал], но теперь я по крайней мере не боюсь ведьм, духов, привидений, великанов, хвастунов [или шарлатанов], трусов, бандитов, не боюсь существ, имеющих тела… я не боюсь никого, кроме людей»…

46-летний Гойя онанировал, чтобы отвлечь себя от страшных мыслей. Возможно, такие картинки как этот офорт, он рисовал, чтобы помочь себе поскорее кончить? Плохой поступок?

Без комментария к Капричос 61 («Они улетели»), на которой три отвратительные ведьмы поднимают на воздух красавицу, мы вряд ли бы узнали, что это изображение можно рассматривать как «саркастический прощальный привет» Гойи герцогине Альба.

Комментарий Прадо груб: «Этот клубок ведьм, который служит подножием щеголихе, вовсе ей не нужен, разве что для красоты. У иных в голове столько горючего газа, что они могут взлететь на воздух без помощи ведьм и без воздушного шара».

Похоже, что этот офорт – замаскированное под критику нравов – сведение счета с женщиной, так и не пожелавшей, возможно, лечь со старым глухарем в постель. Современные исследования не подтвердили раздутую любителями мелодрамы романтическую версию отношений между блистательной светской дамой и художником, старшим ее на 16 лет… скорее всего между Гойей и герцогиней Альбой «ничего не было», кроме кокетства Альбы и ревности страстного гения.

Во дворце герцога Альбы для художника было устроено специальное ателье…

…

На мой взгляд, не так уж важно знать скрытый смысл гойевских офортов. Ведь это «капризы», а не энциклопедия нравов. Не важно, даже если – в редких случаях – такой тайный смысл действительно есть. Потому что у Гойи важны не «смыслы», не «морали», не «символы», а то, «как она смотрит», «как она улыбается», «как она повернула голову», «как сидят на ней ее платьица и ее туфельки», «как они рефлектируют свет»…

В этом свете, запутавшемся в шелках, в ЕЕ взгляде, в этой печальной улыбке, в этих ножках в остроносых туфельках, мастерски смоделированных художником – и в ЕГО искореженным гневом лице, в его нахрапистой позе, в его непропорциональном теле… уже заключено такое знание человека, такое глубокое понимание войны полов, трагизма и абсурда жизни, такая энергия… что этот, якобы все объясняющий, дополнительный «смыслик», эта «моралька», эта «разгадка локальной тайны» на самом деле мало что может добавить или объяснить. Разве что наше самолюбие потешить или злорадство подогреть.

Беззубая улыбка ведьмы и онтология ее телес, ее танец, ее полет, мохнатые уши дьявола, его конвульсии, его распростертые крылья, его безумная улыбка… это пластическое откровение раскрывает нам тайну человеческого подсознания, магического, сюрреального… а навязчивый социальный или исторический анализ работ Гойи, вызывает чаще всего недоумение и зевоту.

Поясним сказанное на примере, хоть и без ножек, и туфелек, и без гримасы дьявола.

На Капричос 54 (ил. 68, «Стыдливый») изображен человек, с огромным, похожим на фаллос носом. На голову он надел… штаны. Он хлебает что-то ложкой из тарелки, которую держит уродливая старуха, во все глаза смотрящая на его нос. Комментарий Прадо – иронический. Есть мол люди, у которых лицо – так непристойно, что лучше бы было, если бы они его прятали в штаны.

Уверен, что у этой великолепной картинки был какой-то другой, известный и ясный современникам Гойи смысл. Ларчик просто открывался. Скорее всего – это карикатура на какого-то сиятельного человека (страшно сказать – короля?) или на доброго старого знакомого. Неужели на Сапатера?

Гойя послал ему в одном из писем рисунок мужских и женских половых органов и приписал: «Посылаю тебе то, что не могу дать». А в другом письме послал рисунок стоящего на четвереньках мужчины с голым задом и открытым, как пасть, анусом… Удивительно нежный тон писем Гойи Сапатеру и подобные рисунки возбудили в некоторых исследователях творчества Гойи подозрение, что связь Гойи с Сапатером была не просто дружбой родственных душ… Сапатер так никогда и не женился.

И «голова в штанах» была или фигурой речи или как-то связанной с реальным происшествием шуткой. Интересно было бы конечно узнать, на кого эта сатира, почему штаны на голове…

Но разве это так важно? Офорт Гойи от подобной «подсказки» лучше не станет. Он часть гойевского эротического парада уродов и только.

Есть еще один вариант интерпретации этого офорта – «слокенбергиевский».

Но узнать, читал ли Гойя «Тристрама Шенди» не представляется возможным. Меня, признаться, больше интересует, был ли знаком с этим офортом Гоголь… нос в штанах… да еще какой… Николай Васильевич любил грубые шутки.

…

Добрая половина или больше названий офортов (даже не верится, что их вписал в свои трепещущие изображения импульсивный Гойя – скорее попросил какого-нибудь хладнокровного каллиграфа) – камуфляж, обманка, уступка властям и инквизиторам. Гойя написал названия, чтобы его не трогали, потому что прекрасно понимал, что в Капричос он зашел за установленные церковными цензорами границы воображения. Нарушил все возможные табу. А это на его родине жестоко каралось (впервые инквизиция в Испании была запрещена только в 1808 году после завоевания Испании наполеоновской Францией, но пришедший к власти в 1814 году Фердинанд VII восстановил судилище; по-настоящему, радикально, инквизиция была запрещена там только в 1834 году). Гойя, не считая коротких периодов надежд, прожил всю жизнь в царстве религиозных садистов и мракобесов. Это придало его Капричос подлинность и силу реального свидетельства.

Комментарии Прадо (приписываемые самому Гойе или его