Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот удар…
Фитиль запален. Длинный он или короткий, никто не скажет. Но в любом случае это было начало конца.
Примерно через час Лидия проснулась. Неосознанно подражая мавру с картуша на фасаде дома, высунула язык. Рут дала ей пилюлю и протянула стакан воды.
— Как вы? — спросила старуха, словно чувствуя себя в чем-то виноватой и желая загладить вину.
— Я? — Рут пожала плечами, осторожно массируя дряблую старушечью руку. — Как всегда, в полном порядке. Если не считать, что кто-то уволил меня с работы.
— Значит, теперь вы будете проводить больше времени со мной?
— Конечно. Надо же как-то перестроиться. Найти новое направление в жизни. Развить какой-то полезный навык. Может быть, научиться включать и выключать свет одним лишь взглядом. А еще мне нравится музыкальная карьера — я могла бы стать настройщиком гонгов.
— Спешить не стоит, — пробормотала старуха. — Можете оставаться здесь, сколько хотите.
— Спасибо, Лидия. Что бы я без вас делала?
Сморщенное веко дрогнуло, приподнялось, заподозрив иронию. И опустилось — никакой иронии не было.
— Нелегко вам, дорогуша, да? Столько неприятностей, и все разом.
— А они со мной и не расставались. «Родилась в рубашке» — это не про меня. Другие появляются на свет головкой вперед, а я сначала ноги высунула.
— Вот оно что.
— Да, печальная история. Если не считать девяти месяцев относительного покоя, все остальное — чередование полос. Черных и серых.
— Ох, дорогуша, совсем забыла сказать. Утром, когда вас не было, звонили какие-то люди. Спрашивали насчет баржи. Говорили, что хотят на нее взглянуть, и интересовались, почему так дешево.
— Так дешево?
— Да. Они сказали, что вы просите за нее всего две тысячи евро.
— Я не собираюсь ее продавать.
— Ну, а они почему-то решили, что собираетесь. Сказали, что звонят по объявлению в газете.
Рут стукнула себя кулаком по лбу и зажмурилась. Снова то же самое. Когда же это кончится? Когда им надоест ее преследовать? Вот уже и объявление…
Стоп!
— Они не назвали газету?
— Ох, кажется, «Хет патрооль».
Тот, кто поместил объявление, должен был за него заплатить. Шансов выйти на след, конечно, немного, но попробовать стоит. Может быть, они все-таки прокололись. Она позвонила в отдел частных объявлений и задала вопрос.
— Вообще-то заплатили вы сами, госпожа Браамс, — ответила удивленная секретарша. — Звонок принял один из наших операторов, а оплачено объявление по кредитной карточке.
Рут назвала номер кредитки. Точно, заплатила сама. Интересно было бы узнать, кто же это заполучил доступ к такой информации? Вопросов без ответов становилось все больше.
Она попросила снять объявление и позвонила в банк, чтобы закрыть карточку.
— Вообще-то, госпожа Браамс, — сказал менеджер, — мы и сами уже хотели вам звонить. Факты таковы, что последние несколько месяцев вы регулярно превышаете лимит. Если хотите открыть новую карточку, я бы предложил вам сначала заглянуть ко мне и кое-что уточнить, хорошо?
* * *Около шести Рут принесла чашку теплого чая.
— Должна вам кое-что сказать, — шепнула она, когда Лидия сделала первый глоток. — Мы нашли письма. Те самые, письма ван дер Хейдена. Они были в статуэтке Девы Марии. Оказывается, Сандер именно туда их и спрятал. Поэтому и говорил, что за ними присмотрит королева.
Лидия улыбнулась:
— Любил пошутить. Хотя чувство юмора у него было своеобразное.
— Если хотите, я их вам прочитаю.
— Потом… не сейчас. Боюсь, мне трудно сосредоточиться. Нет-нет, ничего не болит, но я чувствую ужасную усталость.
Она снова уснула.
Доктор попросил найти медицинскую карту.
Рут взялась за поиски.
Опыт подсказывал, что в хаосе у Лидии все же есть порядок, некая идиосинкратическая система хранения, определяющая, что, куда и почему. То, что имело какое-то отношение к бюрократической стороне жизни, либо крепилось магнитиками к доске в кухне — если требовало неотложного внимания, — либо убиралось в старую коробку из-под обуви, покоящуюся на хлипкой деревянной полке над кроватью. Но в какой именно коробке? На полке их было ровным счетом десять, и все их они с Майлсом бегло проверили, когда искали письма. Рут сняла коробки, поставила на пол и начала просматривать бумаги уже более тщательно.
Чего там только не было! Счета, справки о вакцинации кошачьего поголовья, квитанции об оплате начиная с 1960-х, гарантийный талон на холодильник, кредитные соглашения и так далее, и тому подобное. В одной коробке обнаружилась целая стопка рецептов и еще какие-то бумажки медицинского содержания, но ничего похожего на карту так и не попалось.
Седьмая коробка была перетянута тугой резиновой лентой, что выделяло ее из числа прочих и указывало на некий привилегированный статус. Так и получилось: здесь были документы на дом, документы самой Лидии и прочие важные бумаги. Рут уже собиралась закрыть коробку, когда заметила веленевый конверт с коричневой восковой печатью и штемпелем с недавней датой: пятницей, 1 февраля. Печать явно выполняла только декоративную функцию.
Рут украдкой взглянула на Лидию.
Старуха спала.
Она вытащила плотный, сложенный вчетверо лист и начала читать.
Завещание Лидии ван дер Хейден
1. Настоящим аннулируются все прежние распоряжения и завещания, сделанные мной прежде данного.
2. Единственным и полноправным душеприказчиком и поверенным в делах моего наследства назначаю моего адвоката, Ганса Бломмендааля.
3. Все мои денежные средства, предметы одежды, личного пользования, а также украшения, домашнюю мебель, книги, посуду, белье и все прочее, находящееся в моем владении на момент смерти, я завещаю госпоже Рут Браамс.
4. Недвижимое и прочее движимое имущество, находящееся в моем владении на момент смерти, я завещаю госпоже Рут Браамс без каких-либо ограничивающих условий по использованию вышеуказанного.
Взгляд метнулся к концу документа.
Такова моя последняя воля, выраженная в присутствии свидетелей и удостоверенная моей личной подписью 1 февраля…
На завещании стояли подписи Бломмендааля и еще одного адвоката: очевидно, душеприказчик решил не приглашать постороннего, а просто принес документ в офис, попросил расписаться коллегу и в тот же день отправил один экземпляр почтой. Не совсем в рамках общепринятой практики, зато удобно и, несомненно, в полном соответствии с законом.
Рут сложила лист, опустила в конверт и убрала конверт в коробку.
Так вот что имела в виду Лидия, когда, отвечая на вопрос о Бломмендаале, сказала, что он «помогал разобраться с некоторыми делами».
Она уже взялась за крышку, когда увидела еще один конверт, сложенный вдвое и со сломленной печатью. Внутри обнаружилось другое завещание, идентичное только что прочитанному, за исключением двух деталей: оно было составлено четыре года назад и в нем стояло другое имя. Рут перешла к третьему пункту.
3. Все мои денежные средства, предметы одежды, личного пользования, а также украшения, домашнюю мебель, книги, посуду, белье и все прочее, находящееся в моем владении на момент смерти, я завещаю господину Томасу Спрингеру.
Слово «Аннулировано», написанное розовым фломастером и, похоже, рукой того же адвоката, перечеркивало весь документ.
Рут вернула конверт на место, закрыла коробку, перехватила ее резиновой лентой и убрала коробку на полку.
Лидия едва слышно всхрапнула, но уже в следующую секунду дыхание вернулось в привычный ритм.
Выйдя, как в тумане, из комнаты, Рут отправилась на свою половину, едва не поскользнувшись на сыром ковре.
Она села за стол Сандера. Вынырнувшая откуда-то Принчипесса моментально вскочила ей на колени и почесалась ушком о шерсть пуловера.
Теперь Рут знала истинные чувства Лидии, хотя, впрочем, причин сомневаться в них у нее не было и раньше. Симпатии старухи, принадлежавшие прежде Киду, перешли к ней.
Как это назвать?
Любовь. Настоящая, без прикрас, любовь.
Ей принадлежало все: дом, чудесная картина, заношенные «предметы одежды» и даже, вероятно, все многочисленные пакеты.
В это невозможно было поверить. Денег, полученных от продажи одного лишь дома, если она решит его продать, хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Да и картина, когда вскроется правда, потянет на кругленькую сумму. Ей откроются двери в высшее голландское общество, в самые его «сливки». Из грязи да в князи, из трущобы во дворец — и все одним лишь росчерком пера.
Спасибо, Лидия, и спасибо, Йоханнес, — спасибо за философский камень.