Наложница фараона - Якоб Ланг

Фиговая пальма, и дум-пальма, и кокосовая пальма, что зовется еще «пальмой кукушек», и сикомора, и финиковая пальма, и ююба, называемая еще зизифой, и акация, ива, тамариск, гранатовое дерево, тис, персиковое дерево…

Андреас вдруг ощутил свою душу, все свое существо, будто глубокую, плавно текущую реку, почти бесконечную, полнящуюся живыми гармоническими этими познаниями об этом мире живой жизни. Все говорило с ним, все было прекрасно и дружественно; и сознание его полнилось плещущее речью птичьего пения и речью земли с ее соками, камнями, корнями; насекомыми, невольно рыхлящими ее, и семенами и телами, изменчиво для себя растущими и живущими в ней… Нет, он в своем человеческом сознании не переводил все эти плещущие речи на свой человеческий язык, один из многих человеческих языков; он просто и легко воспринимал эти речи и понимал эти речи такими, какими они и были, не соотнося их с этим человеческим пониманием…

Андреас почувствовал, что молоко насытило его. Надо было возвращаться к дому. Он подумал, не заперты ли ворота. Он дошел до ограды и вдруг понял, что дом этот вовсе и не богатый и мало всего в этом доме, в амбаре и в хлеву. Он вошел в ворота и сразу почувствовал, что уже и те, что спали в доме, проснулись. Еще никого из них он не увидел, но почувствовал, что они уже встали и что-то делают быстро. Что-то такое, какое-то быстрое торопливое человеческое делание уже чувствовалось во дворе и в самом виде этого дома.

Андреас знал, что ему в дом входить не велено; и знал смутно, что в той прежней своей жизни, которая была до этой жизни теперешней, хотя должна была быть после; он бы обиделся на такой запрет, даже оскорбился бы. В той жизни он был горделивым. Но в этой своей жизни он совсем не обижался, и повиновался простодушно всем запретам и приказам, потому что все они, в сущности, исходили от одного человека, которого Андреас искренне и простодушно любил… В этой жизни Андреас был совсем простодушен; не знал, что значит писать и читать; и, может быть, даже был мягче, добрее вследствие этого своего простодушия… Кажется, он мало знал теперь об этом устройстве человеческой жизни, о городах и прочих человеческих сообществах и объединениях; кажется, он и людей мало видел. И свое — из прежней жизни — ювелирное искусство-ремесло он позабыл; только помнил смутно, что оно было, что он им владел и занимался; но теперь не помнил, в чем же оно заключалось; и не стремился вспомнить…

Он прошел по двору, и с каждым шагом он шел все быстрее, и его уже охватывало это дыхание утреннего торопливого делания. Он знал, что и он должен что-то делать; то, что ему велят…

Он даже искал того человека, который должен был велеть ему делать что-то. Этот человек был его любимый человек, и Андреас тотчас обрадовался и заулыбался. Вдруг такое оказалось в его сознании чувство, будто он всегда знал, что этот человек — его отец. Он узнал отца, но теперь отец был намного моложе самого себя прежнего. И, может, и Андреас был моложе? Нет, не мальчиком был, а просто моложе… На отце тоже никакой одежды не было, только белая набедренная повязка до колен, как передник. Андреас узнал это смуглое, лицо, и глаза и волосы, похожие на его волосы и глаза, и заостренный кончик носа, не такой, как у него.

Андреас почувствовал легкий испуг, будто легко толкнулось что-то в его существо. В этой своей теперешней жизни он всегда немного побаивался отца, потому что отец мог рассердиться на него и даже побить. Но сейчас отец не сердился, только торопился очень.

— Упряжку я приготовил, — быстро заговорил отец. — У амбара — корзина с зерном, и полдник наш там же. Возьми все и ступай на поле.

И вдруг оказалось, что Андреас давно знает в этой своей жизни, как пашут на коровах, взрыхляя плугом мягкую землю и заваливая землей посеянное зерно. В пахоту коровы давали меньше молока, но у отца Андреаса были еще и козы. Андреас также знал, что в этой их жизни существует большая-большая река, и воды ее разливаются и долго-долго покрывают землю. Но когда схлынут воды большой реки и поля выйдут из-под разлива, тогда поля делаются пригодны и хороши для пахоты; и тогда надо спешить пахать, пока земля еще влажная и легкая плугу. И вчера вечером отец снова обо всем этом говорил, говорил Андреасу и своей жене. Потому что у отца была жена, это так должно было быть. Но если отца Андреас любил, то жена отца просто была, потому что должна была быть; она, хотя и реже, чем отец, но тоже приказывала Андреасу сделать то или другое, и он слушался ее и даже немного боялся, потому что она была женой его отца; и Андреас знал, что надо слушаться ее.

Он сразу понял слова отца, обращенные к нему. Но если бы Андреаса спросили, на каком языке теперь говорит отец, Андреас не понял бы такого вопроса. Это в прежней жизни были разные языки: франконский немецкий, на котором Андреас говорил и думал; и латинский для христианских молитв и книг; и древний иудейский, на котором молились и писали свои книги иудеи; и Андреас знал, что существуют и другие языки… Но в этой его жизни, которая должна была быть прежде той прежней жизни, но вот почему-то была после; а, может, просто прежняя та жизнь как бы разделилась, распалась на две половинки, и между этими половинками как бы вклинилась эта его теперешняя жизнь, которая должна была быть прежде… И в этой его теперешней жизни ему был ведом только один человеческий язык; и Андреас не знал, какой это язык, потому что память о многих языках человеческих казалась ему странной; ведь на самом деле он знал только один человеческий язык, и это был единственный язык, для всех не свете людей, сколько бы их ни было…

Андреас побежал к амбару и увидел возле запертого амбара большую удлиненную корзину с двумя ручками, наполненную зерном. Это зерно была — ячмень, Андреас знал. Рядом с большой корзиной была поставлена еще одна — поменьше, прикрытая плетеной крышкой. От этой корзины поменьше пахло едой. Андреасу снова захотелось есть. Он знал, что обычно ему утром не дают есть; он ест, полдничает, когда работает вместе с отцом; а то украдкой что-нибудь перехватывает, тихонько срывает плоды с деревьев, и вечером ему дают немного поесть. Но это даже не обижало его; это всегда так было; и он даже не думал, что может быть иначе, что он может или даже должен это изменить. И сейчас он почувствовал запах еды и, и чуть сдвинув крышку, посмотрел. В корзине были лепешки, огурцы, лук-порей, салат-латук и глиняная фляжка с пивом. Андреас мгновенно прикинул, что можно отсюда взять, чтобы отец не заметил, что Андреас что-то взял, и не рассердился бы на него. Андреас быстро взял один огурец и одну лепешку. И быстро-быстро, едва прожевывая, съел. Надо было спешить, отец ждал его на поле. И еще Андреас боялся, что жена отца увидит, как это Андреас взял из корзины еду, и тогда она скажет отцу, и отец накажет Андреаса.