Наложница фараона - Якоб Ланг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чего вы хотите от меня? — спросил спокойно Андреас. — Полагаю, что правильно догадываюсь, и потому возвращаю вам вот это, — он вынул из кошеля, привешенного к поясу, бархатный футляр и подал ей.
На лице ее — в губах ярко-красных и в этих коровьих глазах — явилась какая-то жуткая звериная ухмылка. Она молча взяла футляр и отложила на маленький шкафчик резной, который Андреас только сейчас заметил.
— Проверьте, серьги там, — сказал он.
— Я знаю твою честность, — ответила она все тем же скользко вползающим голосом. Ухмылка исчезла с ее лица, теперь это лицо можно было бы даже назвать своеобразно привлекательным. — Тебе не знакомо убранство этой комнаты? — спросила она.
Андреас огляделся, не двигаясь с места.
— Это похоже на одну комнату, где я был несколько лет тому назад, — ответил он, не желая вдаваться в подробности.
— Да, это ковры из спальни моего покойного друга Готфрида фон Гогенлоэ. Так что напрасно ты меня не любишь, Андреас. Я могла бы быть знатной госпожой фон Гогенлоэ, а не сожительницей какого-то крещеного иудея! Но я, видишь, храню верность твоему отцу, — она засмеялась. В отличие от голоса смех ее был мелодичен. Но в этой мелодичности было что-то жуткое, словно внезапная мысль о нижнем переднем отверстии женском, темном, зачастую прикрытом спутанными жесткими волосками; дурно, остро и сладко пахучем…
— Если бы вы могли, вы были бы, — спокойно-иронически произнес Андреас. Он не собирался поддаваться этой манящей нечистоте. — Не преувеличивайте свои возможности. Я чувствую, вы многого не можете. — Она молчала и слушала его. — Скажите мне, где ваша дочь? — произнося этот вопрос с явственной беспечностью, Андреас испугался вдруг за себя. Этот его вопрос мог стать для него опасным.
— Я не всегда знаю, не всегда осознаю это, — ответила она почти обычным женским голосом, лишь чуть глуховатым. На этот раз она ответила с легкой запинкой.
Именно эта запинка как-то человечески приблизила ее к Андреасу, он почувствовал ее человеком, почти таким же, как он. Вспомнилось на миг, как он обычно раздавал милостыню, и каждому нищему говорил «добрый человек»; или женщине — «добрая женщина»… Но тотчас это воспоминание сделалось смутным, слабым, будто что-то неясное сдавило его, изгоняя из сознания юноши…
Ему захотелось уйти. Но еще одно он должен сказать ей.
— Вас, должно быть, тревожит дарственная, которую отец написал на мое имя, — спокойно заговорил Андреас. — Я не приму от него эту бумагу, я отказываюсь, мне от него ничего не нужно; а в особенности не нужно мне от него имущества и денег, которые вы полагаете своими. — Она молчала. — Но вы ведь знаете, как хочется ему показать людям, что он не обездолил единственного сына. Подумайте сами, как отвлечь его от этого его желания. Я уверен, вы преуспеете в этом. Когда-то вы преуспели в том, чтобы отдалить его от любимой жены и сына. Полагаю, за эти годы вы не утратили своей силы.
Эти последние фразы лучше было не произносить. Но Андреас уже не мог остановиться.
— Что это, Андреас, ты жалеешь о том, что тебе не достанутся имущество и деньги? — спросила она этим своим странным голосом, и глуховатое его звучание снова напомнило о женской потаенной нечистой телесности.
— Вы хорошо знаете, мне ничего не нужно от отца, — повторил Андреас.
— А от меня? — ее голос теперь зазвучал так нарочито-кокетливо-мелодично. — От меня тебе тоже ничего не нужно?
— От вас — тем более, — сухо отвечал Андреас. — Единственное, чего мне хочется сейчас, — покинуть этот дом. Укажите мне путь из вашей комнаты.
— А это? — она извернулась, будто огромная гибкая змея скользнула вертикально по стволу древесному. Раскрылась и мгновенно захлопнулась резная дверца шкафчика.
Теперь она повернулась к юноше и показывала ему небольшую доску с изображенным на ней портретом. Андреас узнал кудрявую голову и огромные глаза юноши в венке из мелких золотистых листочков. Это изображение было похоже на него. Но Андреас всегда глядел мягче, глаза у него были добрые.
— Откуда это у вас? Этот портрет ведь тоже принадлежал Гогенлоэ. Я видел этот портрет в его комнате. Он подарил вам это вместе с коврами? — невольная ирония послышалась в голосе молодого человека.
— Нет, — ответила женщина серьезно, — Я попросила твоего отца; он купил этот портрет и ковры, когда второй из братьев Гогенлоэ распродавал имущество, оставшееся после смерти старшего.
— Позовите служанку, пусть она проводит меня из этой комнаты.
— Я не хочу, чтобы ты уходил, — голос ее зазвучал переливами.
Теперь она почти просила, почти умоляла. Но это проявление ее слабости вызвало лишь Ответную жесткость юноши.
— Чего вы хотите от меня? Того же, чего хотелось и Гогенлоэ? Он ничего не получил, потому что я полагаю мужеложество пороком и грехом. Вы тоже ничего не получите, потому что не меньшим грехом полагаю я и блудное сожительство с мачехой.
— А свое сожительство с женой чем ты полагаешь? — спросила она с этой женской мелодичностью порочной.
— Я хочу уйти отсюда, я не хочу говорить с вами.
— А я не хочу, чтобы ты уходил!
Надвинулась на него, будто змея с приоткрытой красной пастью, готовая теснить, душить, удушать скользким, гибким и тяжелым телом…
— Я ненавижу вас, я не дам вам прикоснуться ко мне! — закричал Андреас.
Чуть отпрянула.
— Ах, Андреас, напрасно ты меня боишься…
— Я не боюсь! — он отвечал быстро, машинально, и вздрогнул.
Но она продолжала, будто и не слыша его слов.
— Этот юноша на портрете так похож на тебя! Когда-то, много столетий тому назад, я его знала…
Теперь она говорила нарочито, но с какой-то мелодической протяжностью, почти молящей…
Но Андреас приободрился. Разум его заработал быстро.
Этот юноша похож на него. Этот юноша — его предок. Она знала этого юношу. Они как-то связаны. Но нет, это не связь любовная… Но и не открытая или скрытая вражда, не противничество… Она хочет одолеть его… Если она одолеет его, она сделается сильнее… Если ей удастся вступить с ним в телесную связь, это и будет значить, что она одолела его. Это было и до этого юноши, тогда у них были, у него и у нее, другие обличья… Но не всякий потомок этого юноши имеет в себе его силу. Андреас имеет! И она искала и нашла его отца… И сейчас она хочет одолеть… Но она никогда не одолеет его… И вот еще одно простое…
Невольно Андреас заговорил вслух.
— Теперь я понял, почему вы не могли сделаться знатной госпожой фон Гогенлоэ. Вам нужен был мой отец. Ведь только будучи моей мачехой, вы, склонив меня к блудной связи, сделаете меня совсем грязным. Но этого не будет!..