Лето бородатых пионеров (сборник) - Игорь Дьяков

Можно вспомнить и 25 ноября 1963 года, когда в папскую базилику св. Павла были торжественно перенесены останки Иосафата Кунцевича. Изверг, топивший православных и рубивший им головы на рубеже XVI–XVII веков; униатский епископ, жестокость которого по отношению к православным вызвала негодование даже у Сапеги – канцлера Великого Княжества Литовского, – именуется нынешним папой римском Иоанном Павлом II «апостолом единения».

Можно и даже должно вспомнить циничные попытки Ватикана «захватить Россию» в то время, когда в самой России повсеместно шли массовые казни православных священников. Уполномоченный римским папой, некий епископ д’Эрбиньи, трижды наезжал в «молодую Советскую республику» для ведения переговоров с правительством атеистов.

Один из тогдашних «теоретиков» католицизма так обосновывал «высокодуховные» устремления людей, называющих себя христианами-католиками: «Большевизм умерщвляет священников, оскверняет храмы и святыни, разрушает монастыри. Но не в этом ли как раз заключается религиозная миссия безрелигиозного большевизма, что он обрекает на исчезновение носителей схизматической мысли, делает, так сказать, «чистый лист» («табула раса») и этим дает возможность к духовному воссозиданию». И далее: «Большевизм создает возможность обращения в католичество неподвижной России».

Вековой враг Православия смотрел сквозь пальцы на зверства новой власти даже по отношению к католическим же епископам (в апреле 1923 года был расстрелян Буткевич и помещены в заключение епископы Цепляк, Малецкий и Феодоров). Чичерин сообщал германскому послу в Москве: «Пий XI в Генуе был любезен со мной, в надежде, что мы сломим монополию Православной Церкви в России и тем самым расчистим ему путь». И это едва не случилось…

Однако нынешняя активность униатов, наше заигрывание с папой и папы с нами, упорная надежда самого папы стать центром внимания на торжествах, посвященных 1000-летию крещения Руси, все-таки не осуществившаяся, – с очевидностью подтверждает неизменность устремлений Ватикана. И шансы католиков возрастают пропорционально затуманиванию смысла таких понятий, как гласность, плюрализм, экуменизм; пропорционально росту нашего беспамятства и конформизма, как политического, так и вероисповедного.

Таким образом, мы утратили не только многое из того, что нас объединяло всерьез, до глубины души, не только отдали свои души демонам разрушения-отрицания, но и лишили себя важного орудия познания – не вечной истины даже – многих практически важных реалий мировой политики. И, что, может быть, важнее – мы лишили себя возможности иметь истинное представление об отношении к нам разных народов.

Отсюда наши представления о том, что «весь мир пристально следит, как в СССР…», «Запад прислушивается к поступи перестройки в Советском Союзе…» Отсюда и немножко пьяненькое представление о том, что мы вот завтра покажем, уж мы проучим-научим, такой пример подадим, что все ахнут. Не ахнут! Когда во время встречи «семерки сильнейших» стран Запада в пику им встречалась «семерка беднейших» мира, симпатии многих были на стороне последней – гордых, как показалось, и сплоченных бедняков. (Помните, у Бёрнса – «кто честной бедности своей боится, и все прочее, тот самый худший из людей, трусливый раб и прочее»?) И не около сильнейших надо было бы нам ловить «похвальные слова перестройке», а по-братски пожать руки беднейшим, – если не из схожести положения, то хотя бы из человеческой солидарности.

Потенциальное ядро «добротолюбия» и «умного делания» может образоваться при единстве цели и взглядов, – только так оно сможет противостоять организованному злу, по-видимому, спекшемуся в сверхплотный конгломерат.

Многие сейчас «осмеливаются» говорить о России, о судьбе ее. Многие ратуют за нее – в самом широком смысле и с самыми благими намерениями. Но «слияния векторов» нет как нет. Почему? Думается, потому, что, собственно, не ясно, кому какая видится идеальная Россия. А ведь идеал необходим. Даже если мы, представив себе, не сможем проникнуться им, что естественно в силу того, что нами накоплено за многие годы и многие лжи очень много духовных шлаков, – не сможем предаться ему всей душой, всеми силами сердца, одно понятие о нем совершит в нас важную, пусть промежуточную (мы скорей всего – нечто промежуточное в великом процессе духовного трезвения) работу. Излишне говорить, как важно для постройки дома (читай Отечества) выбрать точное моего, и как, с другой стороны, нелепо выглядит «разнобойное» строительство одновременно в разных местах, на ощупь, без ясного плана и представления о цельной постройке.

Одни уперлись в трезвость. Но это – лишь пробуждение потребности искать «кощееву иглу», – не больше. Конечно, и не меньше. Другие «вооружились» пробирками и высчитывают «составы крови». Это в лучшем случае – догадка о дереве. Третьи слышат звон оружия предков, но не знают, где он, то есть во имя чего и чем вызван. Это, может быть, кованый сундучок, висящий «на древе том».

Четвертые, исполненные искреннего желания «возродить», невольно подчеркивают «музейность» всего, что связано собственно с Россией, что у нее якобы все великое и положительное – в прошлом, составляют «гербарий» проявления национального характера, помогают уложить Россию под стекло.

Нежизненность, или, скажем мягче, недостаточная жизненность этого проявляется в том, что реставрированные храмы, передаваемые Церкви – плоды спорадических благородных порывов – на следующий сезон нередко снова ветшают; что песенное народное творчество «офольклоривается», потому что в отрыве от должного образа жизни и образа мысли существовать не может – а и то, и другое все еще под бдительным гнетом; что мастера-промысловики легко превращаются в «этнографические экспонаты» для галдящих интуристов; что изобретатели-умельцы разбивают лбы о чиновные двери и гаснут в водке и инфарктах.

Интеллигентская истерия сказывается в выборочности публикаций «из философского наследия», – отсеиваются не только произведения, не только имена, но – ряды имен, и порой имена крупнейшие. Живая плоть истории заменяется голливудской декорацией, «дайджестом» великой культуры. Живая вода – мертвой, внешне такой же прозрачной. Нас препарируют – а мы радуемся «общению» – общению бабочки из гербария с любопытствующими экскурсантами. Хотя, заметим в скобках, известны случаи, когда в США, например, сносили новостройки, чтобы восстановить памятники. Известно, как в нищей стране Центральной Африки, где вообще не было памятников как таковых, превратили в музеи шалаши и пещеры, в которых жили предки до колонизации.

Тем не менее, это явление в доброй части своей сопоставимо с «уточкой» – красивенькой такой, но норовящей улететь в заморские края.

Есть, видимо, и те, кто уже шьет иглой, кляня свои и всеобщие беды и не подозревая, что и надо-то всего – сломать эту иглу и взять простую.

Не возьмем на себя смелость прояснять метафору, тем более она, конечно же, условна и кому-то покажется спорной. Но меньше всего хотелось бы вызвать споры, пепелящие по нынешним временам все и вся. Важно нам разобраться, кто на каком этапе, кто какую Россию имеет в виду и насколько «его» Россия соответствует истинной.

Есть Россия воинской славы, Россия либеральная, Россия конституционная, Россия крестьянская, Россия допетровская и петровская, есть Россия-империя и Россия-песня, есть и Русь православная, Русь Святая. Какая твоя, читатель? «Ненужное вычеркнуть»? Это было бы слишком просто. Глубокая внутренняя работа, сугубо самостоятельная и индивидуальная, потребна для решения этого вопроса для себя. А решать его придется всем нам. Иначе – полное нестроение и смерть, без всяких оговорок.

– А-а! Все равно до скончания века остался пшик, дожить бы да пожить вволю! – такое тоже приходилось слышать от одного из собеседников в электричке, бездетного, как выяснилось… Такие готовы и на отсутствие всяких перемен, и на любые радикальные перемены. Кстати сказать, ярые государственники были, как правило, зрелые многодетные мужи; сторонники сомнительных переворотов – или нетерпеливые юнцы, или люди, не обремененные грузом отцовства, не имевшие, таким образом, важнейшего опыта ответственного отношения к жизни других. Иной раз в их «пламенном революционерстве» сказывалась именно из этого факта вытекающая болезненная склонность «все переделать».

Есть в нас и «самоубийственное» начало, о котором сказано в книге Игоря Шафаревича «Социализм как явление мировой истории». Интересна ее судьба. Книга вышла в Париже много лет назад. Она снабжена изрядным аппаратом и обильно документирована. Автор – всемирно, без кавычек и комментариев, известный математик. Но, несмотря на все это, ни на Западе, ни на Востоке, ни «у них», ни «у нас» о книге не было ни звука, ни строки. Могучая система замалчивания сработала на все сто. А книга дает пищу для размышления на тему «и как один умрем в борьбе за это», а если останемся живыми, то при условии, что у нас «вместо сердца – пламенный мотор».