Мартин Иден - Джек Лондон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не гожусь в мужья, Лиззи, — сказал он улыбаясь.
Ее рука на мгновение остановилась, но потом снова стала нежно перебирать его волосы. Мартин заметил, что ее лицо вдруг приняло суровое, решительное выражение, которое, впрочем, быстро исчезло, и опять щеки ее нежно зарумянились, а глаза смотрели мягко и ласково.
— Я не то хотела сказать, — проговорила она, — во всяком случав это мало меня заботит. Да, — повторила она после маленькой паузы, — это меня мало заботит. Я горжусь вашей дружбой. Я все готова для вас сделать. Такая уж я есть, наверно!
Мартин сел. Он взял ее руку и тепло пожал ее, но в его пожатии не было страсти, — от этого тепла на Лиззи повеяло холодом.
— Не будем говорить об этом, — сказала она.
— Вы хорошая, благородная девушка, — произнес Мартин, — это я должен гордиться вашей дружбой. Я и горжусь, да, да! Вы для меня точно луч света в темном и мрачном мире, и я буду с вами так же честен, как и вы были со мною.
— Мне все равно, честны вы со мной или нет. Вы можете делать со мной все, что хотите. Вы можете швырнуть меня в грязь и растоптать, если хотите. Но это можете только вы, — сказала она, гордо вскинув голову, — недаром я с детских лет привыкла сама собой распоряжаться!
— Вот потому-то я и должен быть честен с вами, — ласково сказал он. — Вы такая славная и благородная, что и я должен поступить с вами благородно. Я не могу жениться и не могу… ну да, и я не могу любить, не женившись, хотя прежде это со мной бывало. Я очень жалею, что повстречал вас сегодня. Но теперь ничего не поделаешь, Лиззи! Я даже рассказать не могу, до чего вы мне нравитесь. Больше того, я восхищаюсь и преклоняюсь перед вами. Вы замечательная, поистине замечательная девушка! Но что пользы говорить вам об этом? Мне бы хотелось сделать только одно Ваша жизнь была тяжелая. Позвольте мне облегчить ее! — Радостный блеск вспыхнул в ее глазах и тотчас же угас. — Я скоро получу очень много денег! Очень много!
И в этот миг он забыл и о долине, и о бухте, и о тростниковой хижине, и о белой яхте. В конце концов к чему все это? Ведь он отлично может отправиться в плавание на любом судне и куда ему вздумается.
— Мне бы хотелось отдать эти деньги вам. Вы можете поступить на курсы, изучить какую-нибудь профессию. Можете стать стенографисткой. Я буду помогать вам. Или, может быть, ваши родители еще живы? Я бы мог, например, купить им бакалейную лавку. Скажите только, что вы хотите, и я все для вас сделаю.
Лиззи сидела неподвижно, глядя перед собой сухими глазами, и ничего не отвечала. Мартин вдруг ясно понял все, что она чувствовала в эту минуту, и сердце его болезненно сжалось. Ему не следовало этого говорить. То, что он предлагал ей, было так ничтожно в сравнении с тем, что она готова была отдать ему. Деньги — взамен любви! Он предлагал ей то, что у него было лишним, без чего он мог обойтись, — а она отдавала ему всю себя, не боясь ни позора, ни греха, ни вечных мук.
— Не будем говорить об этом, — сказала она и вдруг кашлянула, словно у нее перехватило горло. — Пора итти! Я устала!
Гулянье кончилось, и почти вся публика уже разошлась. Но когда Мартин и Лиззи вышли из-за деревьев, то они увидели поджидавшую их компанию. Мартин сразу понял, в чем дело. Готовилась потасовка. Это были их телохранители. Они проводили их до решетки парка. Навстречу им двигалась другая компания — приятели того парня, у которого Мартин «отбил» девушку. Несколько полицейских, предвидя беспорядок, приблизились, чтобы предотвратить столкновение, и проводили обе компании до поезда, идущего в Сан-Франциско Мартин предупредил Джимми, что вылезет на остановке Шестнадцатой улицы и сядет в оклендский трамвай. Лиззи относилась безучастно ко всему происходящему.
Поезд остановился у Шестнадцатой улицы. Кондуктор трамвая, дожидавшегося на остановке, нетерпеливо бил в гонг.
— Ну, бери ее и давай ходу! — крикнул Джимми. — Живо! Катись! А мы их тут задержим.
Враждебная партия была в первую минуту смущена этим маневром, но, тотчас выскочив из вагона, кинулась преследовать убегавших.
Пассажиры, сидевшие уже в трамвае, увидели молодого человека и девушку, которые быстро побежали к трамваю и заняли два свободных места впереди. Никто не подозревал, что эта парочка имела какое-то отношение к Джимми, который, вскочив на ступеньку, закричал вагоновожатому;
— Жарь вовсю, приятель, никого не пускай!
В следующий момент Джимми уже соскочил на землю и начал отбиваться кулаками от людей, пытавшихся вскочить в трамвай. Кулаки заработали вдоль всего трамвая: товарищи Джимми заняли длинную ступеньку открытого вагона и геройски отбивали атаку. Трамвай тронулся под громкие удары гонга, и друзья Джимми соскочили со ступеньки. Поле сражения осталось далеко позади, а пассажирам даже в голову не приходило, что этот элегантный молодой человек и хорошенькая работница были причиной происшедшего скандала.
Битва взволновала Мартина, и в нем проснулся былой воинственный пыл. Но через миг им снова овладела привычная тоска. Он был стар, на целые века старше этих беззаботных, свободных друзей его юности. Путь, пройденный им, был слишком длинен, и о возвращении назад нельзя было и думать, — его уже не привлекал тот образ жизни, который он некогда вел. Он отошел от друзей. Их жизнь была ему противна, как вкус дешевого пива, от которого он отвык. Он слишком далеко ушел. Тысячи книг, как стена, разделяли их. Он сам обрек себя на изгнание. Его увлекло путешествие по безграничным просторам разума, откуда уже не было возврата назад. Однако человеком он не перестал быть, и его попрежнему тянуло к человеческому обществу. Но он пока еще не нашел новой родины. Ни друзья, ни родные, ни новые буржуазные знакомые, ни даже эта девушка, которую он высоко ценил и уважал, не могли понять его. Он думал об этом с грустью и с горечью.
— Помиритесь с ним, — посоветовал Мартин на прощанье Лиззи, проводив ее до рабочего квартала, где она жила, между Шестой улицей и рынком.
Он имел в виду того молодого пария, чье место он сегодня невольно занял.
— Не могу… теперь, — отвечала она.
— Пустяки! — весело вскричал он. — Вам стоит только свистнуть, и он прибежит.
— Не в этом дело, — просто сказала она.
И Мартин прекрасно понял, что хотела она сказать.
Лиззи вдруг потянулась к нему. В этом движении не было ничего властного и вызывающего. Оно было робко и смиренно. Мартин был тронут до глубины души. Он почувствовал глубокое сострадание — и, обняв ее, крепко поцеловал.
— Боже мой, — всхлипнула она. — Я могла бы умереть за вас!.. Умереть за вас!
Она вдруг вырвалась от него и исчезла в воротах. Слезы выступили у него на глазах.
— Мартин Иден, — пробормотал он, — ты не зверь, и ты никудышный ницшеанец. Ты бы должен жениться на ней и дать ей то счастье, к которому она так рвется. Но ты не можешь. И это стыд и позор! «Старик-бродяга жалуется горько!» — пробормотал он, вспоминая Гэнли: — «Вся наша жизнь — ошибка и позор!» Да, наша жизнь-ошибка и позор!
Глава XLIII
«Позор солнца» вышел в октябре. Когда Мартин вскрывал почтовую бандероль с шестью авторскими экземплярами, присланными ему издателем, на душе у него было тяжело и грустно. Он думал о том, какой огромной радостью явилось бы это для него несколько месяцев назад, и как непохоже на эту радость холодное равнодушие, которое он испытывал сейчас. Его книга, его первая книга лежала перед ним на столе, а он не чувствовал ничего, кроме тоски. Ему было теперь безразлично. Конечно, он получит некоторую сумму денег, но зачем ему теперь деньги?..
Взяв один экземпляр, он вышел на кухню и преподнес его Марии.
— Эту книгу сочинил я, — объяснил он, видя ее изумление. — Я написал ее в моей каморке и думаю, что ваш суп сыграл тут немаловажную роль. Возьмите ее и сохраните. Глядя на нее, вспоминайте меня.
Мартин вовсе не хотел хвастаться перед Марией. Ему просто хотелось доставить ей удовольствие, оправдать ее долголетнюю веру в него. Мария положила книгу в гостиной, рядом с семейной библией. Книга, написанная ее жильцом, была для нее священной реликвией, фетишем дружбы. Теперь Мария примирилась даже с тем, что Мартин прежде был простым рабочим в прачечной. Хотя она не могла понять в книге ни одной строчки, она была твердо убеждена, что каждая строчка в ней замечательна. Эта простая, бедная, изнуренная тяжелым трудом женщина обладала одной драгоценной способностью — верить.
Так же равнодушно, как и к авторским экземплярам, отнесся Мартин к отзывам, присланным ему из бюро вырезок. Книга наделала шуму, это было очевидно. А это, в свою очередь, означало прибыль в его мешке с золотом. Можно будет устроить Лиззи, исполнить все обещания и поселиться, наконец, в тростниковом дворце.
Фирма Дарнлей и Ко из осторожности напечатала всего тысячу пятьсот экземпляров, но первые же рецензии побудили ее выпустить второе издание — в три тысячи; а вскоре последовало и третье, уже в пять тысяч. Одна лондонская фирма начала переговоры об английском издании, а из Франции, Германии и Скандинавии приходили запросы об условиях перевода. Нападение на школу Метерлинка оказалось как нельзя более своевременным. Началась ожесточенная полемика. Салиби и Геккель защищали «Позор солнца», так как разделяли основную точку зрения Мартина. Крукс и Уоллес выступили против, а сэр Оливер Лодж пытался найти компромисс, примиряющий взгляды Идена с его собственной космической философией. Сторонники Метерлинка объединились под знаменем мистицизма. Честертон заставил смеяться весь мир своими остроумными очерками, якобы беспристрастно трактовавшими модную тему, но всех заглушил громовый голос Бернарда Шоу. Нечего и говорить, что, кроме этих великих светил на сцену выступили и менее крупные звезды, — словом, шум принял грандиозные размеры.