Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

Я приблизилась к дереву. Как и все прочие, оно превратилось в голый зимний остов. Река за ним бежала шумным, яростным потоком, ее темные воды, казалось, разрывали дерево на части, поскольку исходили белым паром. Я опустилась на колени на жесткую сырую землю, отвела в сторону мерзлые мхи и лозы и отыскала дыру, в которую помещалась моя рука.

«Ты понимаешь, что происходит? — спросил внутренний голос. — Искусство вдохновило жизнь, хотя обычно бывает наоборот». Я замерла от удивления, осознала, что это отчасти правда. В «Городке» Люси Сноу погребла свои драгоценные письма от доктора Джона Грэма, когда предположила, что их отношениям настал конец. Эту сцену, как я теперь понимала, породило мое собственное подсознательное желание совершить подобный поступок.

Засунув банку в дерево, я твердо и без сожаления произнесла:

— Au revoir, Monsieur Héger.[72]

Затем вернула на место мхи и лозы. Закончив, я поднялась и обвила себя руками, дрожа на раннем утреннем морозце. Я с удовлетворением подумала, что не просто сокрыла сокровище — я похоронила горе, которое следовало предать земле десять долгих лет назад.

И сразу же я испытала почти волшебное чувство освобождения, словно фея коснулась меня своей палочкой и тем самым сняла невыносимую тяжесть с души. Я с улыбкой отметила, что головная боль исчезла.

Вернувшись домой, я застала отца в кабинете за чтением утренней газеты. Я села рядом у пылающего камина.

— Папа, я должна с тобой поговорить.

Он отложил газету и увеличительное стекло.

— Да, моя дорогая, слушаю.

— Последние шесть месяцев я писала мистеру Николлсу.

— Что? Писала ему? В смысле письма?

— Да, папа, письма, а он писал мне. Я также встречалась с ним в сентябре у Грантов. Ты решительно запретил подобное общение, и я испытываю вину за свой обман.

После короткой грозной паузы он промолвил:

— Хорошо, что ты все рассказала. Полагаю, ты осознала, как ошибалась, и выбросила подобные идеи из головы. Нечестность и лживость — происки дьявола. Пообещай, что больше никогда не станешь встречаться или переписываться с этим мужчиной, и тогда я прощу тебя.

— Я не нуждаюсь в твоем прощении и не стану ничего обещать. Вообще-то я пришла заявить о противоположном: я твердо намерена и впредь писать мистеру Николлсу и видеться с ним. Надеюсь, довольно долго — если, конечно, он еще желает со мной видеться.

— Ты увидишься с ним только через мой труп!

— Думаю, это лишнее, папа. Но я буду видеться с ним. Я же не собираюсь выскакивать замуж за мистера Николлса! Но я намерена получше познакомиться с ним и дать нам обоим возможность выяснить, подходим ли мы друг другу. А с твоего ведома и одобрения это будет намного проще.

— Ты никогда не получишь моего одобрения! Уверяю тебя, Шарлотта, он не пара тебе.

— Папа, послушай меня. Я уже не юная девушка и даже не молодая женщина. После твоей смерти у меня будет триста фунтов, не считая денег, которые я заработала сама. Я лишусь даже крыши над головой. Возможно, я смогу заработать еще, если не прекращу писать, но нет никаких гарантий, что моя следующая книга будет продаваться. Я смогу скромно жить на доход со своих средств, но останусь одна, совсем одна: старая дева, одинокая, полная горечи и вряд ли способная вызвать жалость. Такой судьбы ты желаешь мне? Разве не лучше создать семью, если найдется человек, с которым я буду счастлива?

— Черт возьми, женщина! Разве ты не понимаешь? Ты моя последняя живая дочь. Ты все, что у меня есть! — Глаза отца наполнились слезами, а голос дрогнул. — Твое здоровье всегда оставляло желать лучшего. Боюсь, ты недостаточно сильна для замужества.

Мои щеки вспыхнули; значение его слов было ясно, как божий день.

— Женщины круглый год венчаются и рожают детей, папа. Я могу тебя удивить. Я сильнее, чем ты думаешь.

Он покачал головой и вытер глаза.

— Я уже говорил тебе и повторюсь: хочешь выйти замуж — выбери мужчину получше, более культурного и успешного, из хорошей семьи, достойного твоего положения одной из самых знаменитых писательниц современности. Такого, как мистер Джордж Смит.

— Мистер Смит обручен и скоро женится, папа.

— Что? Правда?

— Я узнала только пару дней назад. Мистер Смит влюбился в юную светскую красавицу, как я всегда и предполагала.

— Ах, милая! Как жаль! Я питал серьезные надежды на его счет.

— А я нет, и тебе не следует больше заблуждаться в этом отношении, папа. Таких мужчин, как мистер Смит, не интересуют такие женщины, как я. Меня никогда нельзя было назвать хорошенькой, а теперь я состарилась. Сколько у меня шансов вступить в брак? Да, мистер Николлс беден, но он любит меня! Более того, он любит именно меня, а не «знаменитую писательницу», которой я стала. Как по-твоему, сколько мужчин оставались бы на службе восемь долгих лет, ожидая меня?

— Мистер Николлс всего лишь викарий! Хуже того, он выходец из самых низов — семьи неграмотных ирландских фермеров без гроша за душой. Неужели ты можешь вообразить себя женой подобного человека? Каждую осень он пересекает Ирландское море, чтобы повидать свой народ, как он называет их, и тебе наверняка придется сопровождать его. Я-то знаю, каков его народ, дочка! Я сам происхожу из подобной семьи, и у меня были веские причины покинуть Ирландию раз и навсегда. Бедные ирландцы — совсем не то что англичане. Им не хватает манер и благородства, они ленивы, неряшливы и небрежны в вопросах домоводства и гигиены. Их привычки и обычаи озадачат и ужаснут тебя. Они даже не пытаются упражнять свой разум. О такой ли семье ты мечтаешь?

Мои щеки снова покраснели. Дневник! Мне стыдно признаться, но это соображение немного беспокоило меня. Мне не хватало житейской мудрости понять, верны ли папины опасения или это только отражение его собственного опыта, но я и от других людей слышала подобные утверждения об ирландской неряшливости. В юности, позволяя себе грезить о браке, я воображала, что войду в новую, большую семью, которая будет состоять из любящих, начитанных, культурных и благородных людей, чей образ мыслей будет схож с моим, а условия жизни, пусть даже скромные, не хуже. Однако я понимала, что это лишь глупое тщеславие и гордыня. В действительности это неважно, и потому я отмела сомнения.

— Нельзя судить человека по его семье, — пылко возразила я. — Мистер Николлс не обладает ни одним из перечисленных тобой недостатков, если это вообще недостатки.

— Как ты вообще можешь думать о том, чтобы выйти за бедного викария?

— Если я должна выйти замуж, то именно за викария, папа, и не просто викария, а твоего викария. И если я выберу его, то он должен жить вместе с нами в этом доме, потому что я не брошу тебя.

Отец встал, его глаза полыхали яростью.

— Никогда. Никогда я не пущу в этот дом другого мужчину. Поняла меня? Никогда!

С этими словами он торжественно покинул комнату.

Целую неделю он со мной не разговаривал. Воздух в доме был полон изрядного напряжения; временами мне даже казалось, что я не могу дышать. Однажды утром, завтракая в одиночестве, я услышала, как Табби прихромала в кабинет отца и громко его отругала.

— Хватит уже этого идиотства! — кричала старуха. — Бедная мисс не видит от вас ни ласки, ни доброго словечка! Вы шатаетесь по дому, как полоумный деспот! Кто дал вам право, сэр, указывать сорокалетней женщине, что ей делать? Хотите свести в могилу свою единственную дочь? Может, это ее последний шанс на счастье! Так пусть хватается за него, старый дурак!

В тот же день папа неохотно позволил мне «видеться с тем джентльменом», но больше ничего не обещал. Мне только этого и надо было. Я немедленно уведомила мистера Николлса о своем намерении возобновить наше общение, в надежде лучше понять друг друга и заново обдумать его предложение.

Ответ пришел почти мгновенно. Мистер Николлс надеялся встретиться со мной при первой же возможности. Он приехал на третьей неделе января с десятидневным визитом и снова остановился у Грантов в Оксенхоупе. На этот раз он мог честно и открыто показаться в пасторате. Однако, к моему огромному смущению, папа встретил мистера Николлса с такой неприязнью и враждебностью, что нам пришлось немедленно покинуть дом в поисках уединения и покоя.

Я надела самый теплый плащ, шляпку, перчатки, муфту и ботинки, и мы отправились на прогулку. День выдался очень холодным, со свинцовым небом, но, к счастью, почти без ветра. Обильные новогодние снегопады превратили окружающее холмы и долы во взбаламученный белый океан, сгладив подъемы и спуски и исказив знакомые приметы до неузнаваемости. Многие неопытные путники, осмеливавшиеся пересечь замерзшие холмы, терялись или проваливались в снег по самую шею. Мы избрали более надежную дорогу от Хауорта к Оксенхоупу: утоптанную тропу через заснеженные поля.