Кремлевский опекун - Александр Смоленский

Или еще... Димка неожиданно засмеялся пришедшим в голову воспоминаниям. Он бы никогда не признался вслух, но его почему-то больше всего раздражали в детдоме алюминиевые ложки. Кривые, вечно покрытые налётом жира. Чушь какая-то! Будто ему доводилось пользоваться иными столовыми приборами! Разве что видел в каком-нибудь историческом фильме.

Когда он уже жил у Добровольского, Настя однажды приготовила для них с опекуном сюрприз – строго по книге, которую раскопала в старом шкафу, сервировала праздничный стол. У Димы вдруг защемило в душе, непонятно откуда повеяло забытым ощущением радости и комфорта. Он, не раздумывая, взял вилку и нож, принялся ловко ими орудовать, словно его специально этому обучали. Краем глаза Димка тогда уловил, что Настя смотрит на него, открыв от удивления рот. Он притворился, что не замечает, потому что и сам был удивлен не меньше. Вот Насте, например, не требовалось особых усилий, чтобы не выделяться – быть как все. Даже здесь, на процессе, его как опасного злодея поместили в клетку на сцене, а она сидела в зале. Опять она с ними, со всеми? Нет, боже упаси, он вовсе не хочет, чтобы Настя разделила его участь! Но если вдуматься, именно она спровоцировала его тогда, когда у них все случилось впервые. Если б не ее жаркие руки, не обнаженная грудь, крутые сильные бедра, которыми она его сжала, увлекая за собой в манящую пропасть, откуда ни мальчишке, ни мужчине, все одно, нет возврата...

Дима невольно возбудился, сладкая дрожь пробежала по телу, он неестественно дернулся. Прочь! Все прочь! Настя тут ни при чем! Как он мог так подумать? Ведь есть Оксанка...

Он сам во всем виноват! И его за всё это судят. Может, надо принять это как кару небесную? Диму вдруг осенила идея, которая показалась замечательным выходом из создавшегося положения. Он больше не нарушит эту проклятую статью в Уголовном кодексе, которую ему прилепили! В нетерпении от пришедшей на ум мысли он засуетился, подскочил к двери камеры и отчаянно в нее забарабанил. Никто не отреагировал. Он забарабанил снова, потом повернулся спиной и стал истерично бить каблуками по железу. Наконец в проеме появилось удивленное лицо охранника.

– Ты что, сука, буянишь? Психа из себя строишь?

– Немедленно принесите мне ручку и бумагу! – заорал Дима так, что охранник побоялся не принести. Еще проломит голову, хлопот потом не оберешься.

В ожидании бумаги и ручки Дима обессиленно опустился на нары. Внутри все клокотало, пальцы тряслись от волнения. Он вновь не верил никому – ни судье, ни адвокату, ни Добровольскому с Корниенко, который тоже строил из себя доброжелателя. Он принял самостоятельное решение, и ему не терпелось его осуществить.

Прокурор Гришайло с недоумением уставился в лист бумаги, исписанный ровным ученическим почерком. Кое-где, правда, строчки разбегались, выдавая волнение Сироткина. Надо же чего удумал?! Сопляк. А потом все скажут, что затравили бедного мальчика!

Он еще долго растерянно вертел заявление в руках. Может, провокация?

«...Взвесив сложившиеся обстоятельства, а также характер предъявленных обвинений, – откуда только нахватался подобных формулировок? – я добровольно принял решение не доставлять в дальнейшем моим близким проблем и неприятностей, и в связи с этим прошу подвергнуть меня скорейшей стерилизации путем хирургической операции...»

«При чем тут я?» – хотел закричать прокурор, дабы привлечь внимание к тому факту, что он здесь как раз ни при чем. Как опытный прокурор, Виталий Титович прекрасно сознавал слабость своих позиций на этом процессе и ни в коей мере не сомневался, почему письмо адресовано именно ему. Это приговор! Ему приговор! Неужели Бахтин придумал такую подлую штуку? А если не он? Может, срочно броситься ему в ноженьки, чтобы отговорил парня? Интересно, чем в действительности продиктовано столь странное решение Сироткина? Надеется хоть как-то облегчить свою вину? Глупо, стерилизация ничего не решает. И вообще непонятно, что теперь имеет решающее значение в его деле. Прокурор озабоченно провел ладонью по лысине.

Виталий Титович хотел посоветоваться с судьей Зуевой, но тут же отмел эту мысль так же, как привлечь в помощники Бахтина. Он неохотно придвинул телефонный аппарат и еще раз перечитал заявление Сироткина, чтобы чего-нибудь не упустить. Потом отыскал номер в записной книжке и набрал его.

– Это Гришайло. Добрый вечер! Я в связи с процессом...

Он изложил незримому собеседнику содержание письма. Ответ привел прокурора в еще более подавленное состояние, чем само письмо Сироткина. Пришлось оправдываться.

– Мы стараемся не тянуть, но есть процессуальные нормы... Как это, их обойти? У меня репутация, а вы предлагаете на все наплевать. ...У меня нет рычагов, чтобы влиять на судью. Никого она не защищает, но и собственную голову подставлять не хочет. Я ее тоже понимаю. Да-да, именно понимаю. ...Хорошо. Попытаюсь. Надеюсь, трех дней, максимум пяти будет достаточно. Но вы не ответили, как быть со стерилизацией?.. Мудро, потом что хочет, пусть то и делает. Это уже не проблемы прокурора.

Закончив разговор, Виталий Титович в сердцах грохнул кулаком по столу. Голова трещала невыносимо. Он вытащил из ящика стола таблетки, но передумал, достал бутылку коньяку, налил полстакана и залпом выпил.

– Пропади все пропадом!

Поскольку извечно желанной прокурорам аудитории вокруг не было, кроме жены, копошившейся на кухне, Виталий Титович не стал развивать тему. Ему было горько.

Глава 21 Похищение

Бахтин дожидался начала судебного заседания в приподнятом настроении. Несмотря на неиссякаемый природный оптимизм, в ходе процесса он редко пребывал в таком хорошем расположении духа.

Еще пару дней назад все обстояло иначе. Долгожданные дополнительные материалы по делу Сироткина, на которые он, честно говоря, рассчитывал все минувшие дни, так к нему и не попали. А оттягивать заседание уже не было никакой возможности.

Но именно сегодня звезды на небе должны были сойтись. Бахтин уже рисовал в воображении, как наконец будут зачитаны признательные показания Добровольского, который, сославшись на недомогание, отказался не только их озвучить, но и присутствовать на заседании. Судья Зуева согласилась.

После обеда здесь должны были появиться члены судебно-медицинской комиссии из Москвы с заключением об умственном здоровье Насти Уфимцевой.

В содержании этих двух документов Борис Фиратович фактически не сомневался: догадывался, на чью мельницу они, так сказать, сработают. Кошки скребли на душе по поводу другой экспертизы, о которой туманно намекнул Духон несколько дней назад, точнее, как только Багрянский попал в аварию. Но как раз вокруг ее результатов все было непредсказуемо. Мацкевич тоже должен был привезти ее результаты сегодня.

Так или иначе, готовясь к заседанию, Борис Фиратович ощущал себя пловцом, которому до конца так и не понятно, к какому берегу плыть. А именно этот выбор предопределял, по сути дела, всю дальнейшую линию защиты. Но то, что как раз сегодня ему предстояло дать «последний и решительный», у представителя защиты не было никаких сомнений.

Беда заключалась в том, что выбор был у Бахтина не особенно богатым. То, что суд удалось дотянуть до момента, когда в деле появились новые обстоятельства, адвокат пока не мог считать своей безоговорочной победой. Хотя не сомневался, что сумеет подать их с присущим блеском.

Зуева в конце концов удовлетворит ходатайство и освободит Сироткина из-под стражи. Но не освободит вообще, поскольку прокурор наверняка подаст апелляцию на основании того, что, как ни крути, факт сожительства ранее имел место. Так что нельзя быть до конца уверенным, что суд в полной мере примет во внимание его ходатайство.

Будучи опытнейшим юристом, Бахтин всегда предпочитал иметь дополнительные аргументы, позволяющие действовать более изворотливо и гибко, чтобы не давать возможности обвинению сконцентрироваться, вырваться из-под пресса аргументов. Гришайло достаточно серьезный противник, особенно если учесть, что за спиной у него мощная административная поддержка.

Борис Фиратович уже собрался двигаться в суд, как услышал со двора звуки мощного мотора. С трудно скрываемым любопытством он выглянул в окошко и увидел, как кто-то стремительно выскочил из джипа и скрылся в доме Духона. Накинув на всякий случай плащ, Бахтин кинулся во двор, чтобы справиться, кто приехал, но ни на кухне, ни охрана «Слободы» идентифицировать гостя не смогли или не успели.

В иной ситуации он никогда бы не позволил себе врываться в чужой дом в столь ранний час. Но надежда явиться в суд во всеоружии заставила адвоката отбросить условности. А вдруг неизвестный гонец привез с собой что-то важное?

Духон встретил его, будто ждал со вчерашнего вечера.

– Вот, Борис Фиратович, немедленно просмотрите! – Новоявленный хозяин сыскного агентства протянул адвокату несколько ксерокопий. – Прямо здесь, при мне, смотрите. Это не отнимет много времени, тем более в суд я вас доставлю лично.