Главный свидетель - Сандра Браун

Настолько умная, что Джону показалось — не была ли только что прошедшая ночь очередным наваждением.

Глава двадцать девятая

И еще один кошмар разбудил его среди ночи, правда, не столь пугающий, как предыдущие. Тем не менее сердце бешено колотилось, он выбрался из-под жаркой и сырой простыни и свесил ноги с кровати.

Место Кендал. на кровати пустовало, но не это взволновало его. Она часто поднималась среди ночи, чтобы проведать ребенка. Обладая настоящим материнским инстинктом, Кендал мгновенно настраивалась на импульсы ребенка и просыпалась, если младенцу чего-либо недоставало. Иногда она даже предупреждала желания малыша, что всякий раз вызывало немое восхищение Джона.

Сунув костыли под мышки, он поплелся через холл в соседнюю спальню. В колыбельке никого не было, впрочем, равно как и в комнате. Неожиданно Джон почувствовал совсем не мужской приступ тоски и одиночества.

Неужели она все-таки ускользнула? Весь день казалась тихой и какой-то подавленной. Неужели в это время она планировала очередной прыжок в неизвестность?

Он развернулся кругом, огляделся, а затем побежал, если подобным словом можно назвать передвижение на костылях. Оказавшись в дверях гостиной, он неожиданно остановился как вкопанный, так что едва не упал.

В комнате царил полумрак, лишь лунный свет слегка пробивался через не задернутую балконную штору. Само окно оказалось распахнуто и белые крылья занавесок колыхались подобно парусу от легчайшего дуновения бриза.

Вполне возможно, что именно прохлады и искала Кендал. Она расположилась в кресле-качалке с малышом на руках, чуть приспустив с плеча ночную рубашку, чтобы было удобнее кормить. Крошечный ротик мальчика словно приклеился к ее соску. Каждые несколько секунд он совершал сосательное движение, его пухлыещечки раздувались и опадали, как кузнечные мехи.

И мать, и ребенок мирно спали.

Сейчас, вспоминая эту сцену, Джон расценивал свое импровизированное подглядывание как что-то весьма неприличное, как вторжение в чужую личную жизнь, но черт его возьми, если он был в состоянии тихонько отступить в спальню. Им двигала неутолимая жажда, всепоглощающий огонь страсти.

Даже не слишком удачная стрижка не портила головы женщины, покоившейся в кресле. Лунным светом причудливо отливал изящный изгиб ее шеи, плавно трансформируясь в таинственную тень в глубоком вырезе ночной сорочки. Джону неудержимо захотелось исследовать заманчивую долину, целуя и неумолимо углубляясь в эту загадочную впадину. Его сексуальные фантазии так разыгрались, что, сдерживая бешеный взрыв желания, он непроизвольно застонал.

В ту же секунду он подавил стон, опасаясь, что разбудит женщину. В конце концов он уже не мальчик, чтобы стонать при виде обнаженной женской груди. Пробираться в комнату, где отдыхает женщина, не подозревающая, что за ней следят, и пялиться на нее во все глаза здорово смахивало на юношеский онанизм.

Просто отвратительно! Он решил предпринять еще одну попытку вернуться в спальню, но снова замер на месте. На этот раз его внимание было приковано к ее губам, полным и чувственным — и таким лживым. У Джона появилось нестерпимое желание вцепиться в них своими зубами, почувствовать вкус, ощутить упругость ее груди, коснуться коленей… Наконец, ему захотелось…

Неожиданно тишину пронзил легкий свист.

Кендал, широко раскрыв глаза, посмотрела на него. Джон едва не подскочил на месте от изумления, стукнув по полу одним костылем.

В течение нескольких секунд они внимательно рассматривали друг друга, не делая ни малейшей попытки сдвинуться с места. Джон, возбужденный и взволнованный до глубины души, чувствовал себя крайне неудобно и страшно злился, что она застала его, как говорится, на месте преступления.

— Что это, черт возьми?

— Чайник, — ответила она, едва переведя дух. Она торопливо поправила лямочку и, отняв ребенка от груди, приподняла его. — Прежде чем покормить Кевина, я поставила чайник. А ты почему не спишь?

— Никак не могу заснуть — ужасно душно.

— Я заметила, что сегодня ночью ты вел себя беспокойно. Может, хочешь чаю? — Чайник по-прежнему свистел на высокой ноте. — Чай на травках, никакого кофеина.

— Спасибо, не надо.

Она подошла поближе:

— Тогда подержи Кевина, а я пойду заварю себе чашечку.

Сунув ребенка Джону, она продефилировала по гостиной и скрылась на кухне. Несколько мгновений он сидел не шевелясь, глядя прямо перед собой и стараясь успокоиться. Наконец он постепенно пришел в себя и в груди его проснулось какое-то странное чувство, пробивая барьер антипатии и страха.

Кевин оказался пухлым мальчонкой. Соответственно Джон не ожидал, что ребенок такой легкий, почти невесомый. Он удивился необычайно нежной коже; хотя, возможно, это всего лишь контраст с его собственной волосатой грудью.

Наконец мужчина набрался смелости и пристально посмотрел на младенца. На удивление, младенец тоже таращил на Джона свои глазенки. Тот сдержал дыхание — ведь ребенок, несомненно, сейчас закричит, ощутив незнакомые, не материнские объятия.

Вместо этого Кевин растянул ротик в широчайшем зевке, выставив на обозрение голые десенки и маленький язычок. Затем трижды пукнул, и трио крохотных взрывов легко пробило тонкую пеленку.

Неожиданно для себя Джон засмеялся.

— Готова спорить, вы бы отлично поладили друг с другом, если бы ты не был постоянно настороже.

Джон и не заметил бы, что Кендал вернулась, если бы не услышал ее голос. Он поднял голову и обнаружил, что она внимательно изучает его, отхлебывая помаленьку из чашки, источающей тонкий аромат апельсинового чая.

— Чудесный парнишка.

— Просто прелесть и тебе известно это не хуже меня. И ты ему нравишься.

— А ты-то откуда знаешь?

— Да ведь он надувает пузыри. В хорошем расположении духа Кевин всегда так поступает.

Мальчонка и в самом деле весь исслюнявился и к тому же радостно махал ручонками, словно подтверждая слова матери. Джон, однако, застеснялся своей внезапной откровенности:

— На-ка, подержи лучше сама.

Казалось, слова Джона задели ее за живое, однако она ничего не ответила, а просто поставила чашку с травяным отваром на стол и отнесла мальчика в спальню.

— Ну вот, сразу же засопел, — заметила Кендал, вернувшись в комнату. — Почему у взрослых все по-другому?

— Ну, у нас слишком всего намешано в головах.

— И что же у тебя в голове?

Джон внимал Кендал в надежде обнаружить в ее словах иронию или намек на вызов, но так ничего и не услышал. Она вопрошала вполне искренне, поэтому он решил ответить ей аналогичным образом: