Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Молчание, гробовая тишина, никакого движения воздуха.

Тишиной она его не встречала никогда. Здесь постоянно что-то творилось, постоянно. Особенно хорошо он отчего-то помнит, как увидел ее прыгающей по кровати под Blur, с разметанными в воздухе волосами. Сейчас же здесь не происходило ровным счетом ничего.

В три шага преодолев зону прихожей, врач остановился посреди комнаты. Девушка лежала на кровати, укрывшись одеялом с головой. Дверь отрылась, закрылась, он нарушил тишину голосом и звуком шагов, а она даже не пошевелилась. Первое, что пришло Юре в голову, пока он стоял посреди люкса и оценивал эту картину:

«40?»

— В порядке, говорите? — глухо спросил врач, приближаясь. — Ксения?

— В полном, — раздалось не менее глухое из-под одеяла. — Не стоит Вашего внимания.

— Я должен сам в этом убедиться. Давайте, вылезайте.

— Не хочу, — категоричность, с которой это было сказано, не оставляла сомнений: не хочет.

— Ксения, я не кусаюсь. Что с Вами? — Юра присел на корточки рядом с изголовьем кровати, — Вас лихорадит? У Вас пошла аллергия на мазь и Вы боитесь показаться миру? Я успел чем-то провиниться, пока спал? Признавайтесь.

— Юрий Сергеевич, я же говорю, что все в полном порядке. Можете не беспокоиться и заниматься отцом.

«Заложенности носа нет. Голос чистый, не сипит, не хрипит…»

— Руку дайте.

— Зачем? — в этом «Зачем?» не было ни намека на ставшее уже привычным для врача удивление, не было в нем и ноток каприза. Просто будто бы кто-то из нее всю энергию высосал. Пустое «Зачем?» без всякого интереса к ответу.

— Давайте без лишних вопросов. Просто высуньте её из-под одеяла. Еще раз повторяю: я не кусаюсь.

Ее аккуратная ладонь все же показалась наружу.

«Кожные покровы вроде чистые»

Юра вложил в руку девушки градусник.

— Измерьте температуру. И обещаю, я от Вас отстану.

Там, под одеялом, раздалось сопение, но градусник она все же, кажется, поставила. Врач отошел к креслу и приготовился ждать. Все те пять минут, что он неотрывно следил за кроватью и грудой из подушек и одеяла на ней, никакого шевеления зафиксировать ему не удалось. Даже Мистер Дарси – и тот не отсвечивал в своей клетке: сидел «столбиком» на своей кокосовой скорлупе и взирал на гостя. Юра ощущал, как с каждой очередной секундой внутри нарастает беспокойство. А если всё же 40? А если у нее на фоне приближающейся свадьбы началась депрессия? А если в ее голове черт знает какие мысли по этому поводу? В чужую голову невозможно просто залезть и покопаться, особенно когда ее хозяин сам этого не хочет. Может, разговорами тут не помочь и нужно обращаться за настоящей, профессиональной помощью?

Пока он гонял туда-сюда свои тревожные мысли, рука с градусником бесшумно высунулась из-под покрывала. Заметив движение, Юра встал с кресла, подошел и, аккуратно потянув прибор из пальцев, взглянул на показания. 36,4. Физически здорова. Психически – большой вопрос.

«Плакала твоя дистанция… Горючими слезами»

— Ксения, сегодня прекрасная погода. Как насчет прогуляться по окрестностям или по грибы сходить? Вряд ли Вы вчера в потемках что-то успели разглядеть.

Если бы не куча постельного белья, в которое девушка зарылась, от него бы не укрылось, как напряглось все ее тело, как она закусила губу, игнорируя боль. Ксюша буквально дышать перестала. Всего этого Юра не видел. Но слышал. Густую тишину.

Молчание затягивалось.

— Юрий Сергеевич, — наконец, подала она голос, — Вы же обещали от меня отстать. У меня все в порядке, я просто сегодня без сил и в психах. Такое с девушками бывает иногда, уж Вы-то как никто другой должны знать. Попозже может и прогуляюсь. Одна.

«Или не плакала…»

— Хорошо, Ксения, я Вас понял. Я в отеле, дайте знать, если что-то понадобится.

— Всенепременно.

«Всенепременно? Это значит: «Иди ты лесом!»?»

Ну что ж… Еще не вечер, еще только утро. Придется притвориться, что он ей поверил. Но если к вечеру она не выйдет из этой чертовой комнаты, он войдет туда сам. Без приглашения.

«Нет, не плакала. Рыдала»

В целом, за исключением инцидента к Ксенией, все никак не шедшего из головы врача, день тёк своим чередом. Лев Глебович демонстрировал просто-таки невероятные успехи в своем стремлении в день свадьбы дочери предстать перед тремя бывшими женами во всей, что называется, красе. Он все с тем же отвращением жевал салат, но при этом с гордостью похлопывал себя по уменьшающемуся в объемах пузу, с любовью изучал собственное отражение в зеркале и с нетерпением интересовался, насколько его время и показатели на тренажерах улучшились по сравнению с предыдущими замерами. О грядущем событии в контексте судьбы своей неродной, но кровинушки, Лев говорить отказывался наотрез, и Юра, безрезультатно закинув удочку пару раз, решил все же не лезть в печь, дабы не вызывать у Федотова подозрения на свой счет. Предыдущий их разговор, закончившийся угрозой властелина мира уволить врача к чертовой матери, был еще свеж в памяти.

Как не пытался, Юра не мог понять одного: Федотов действительно слепой или умело таковым притворяется? И впрямь считает Ивана достойной партией своей дочери или кроме собственных интересов его ничего не интересует? Реально думает, что действует ей во благо? И правда полагает, что подталкивать ее к этому шагу, дразня возможностью реализовать мечту, нормально с моральной точки зрения?

Где Лев и где мораль…

Врач задавался всеми этими вопросами, по ходу размышлений осознавая, что если Федотов сам отказывается прозреть, нужно причинить ему добро насильно. Юра понимал и то, что делать это сейчас, за девять дней до увольнения, когда на счету каждая минута рядом, станет верхом человеческой глупости. Одно слово разъяренного Льва – и девять драгоценных дней превратятся в ноль дней, ноль часов, ноль минут. Одно его слово – и врач уже не сможет ничего.

Мысли о том, как лучше провернуть эту манипуляцию, надежно оккупировали Юрину голову. На сегодня с первым подопечным было покончено и мужчина, весь в своих размышлениях, шел в ресторан пообедать, двигаясь на автомате и совершенно не замечая происходящего вокруг себя. Комиссарову, уже минуту следующую за ним на расстоянии полуметра, врач не заметил тоже. Наконец, терпение у той лопнуло.

— Юрий Сергеевич! — плохо скрывая раздражение, окликнула его девушка.

Юра даже остановился не сразу: не сразу понял, что кто-то его зовет. Затормозил он лишь пару секунд спустя, и то, наверное, только потому, что раздавшийся за спиной голос был ему хорошо знаком – мозг распознал и подал сигнал «стой». Не то, чтобы он горел желанием вести разговоры с рыжей горничной после всех ее любезностей в личной переписке, после ее попыток не дать Ксении лишний раз с ним пересечься, но природная вежливость все же заставила изобразить некую заинтересованность. Повернувшись к ней, Юра выдавил подобие улыбки и произнес:

— Я Вас внимательно слушаю, Юля.

— Скажите мне, что с Ксюхой? Весь отель на ушах стоит после вчерашнего, мелят, что ей жить надоело, и что Вы ее в последний момент из воды вытащили. Это правда!? Она сама ничего толком не говорит.

— А Вы уши и развесили. Неправда. Если не говорит, значит, не хочет говорить. Что Вы от меня хотите?

— Хочу узнать, насколько все плохо.

— Достаточно плохо. Еще чуть-чуть, и выйдет Ваша подружка замуж за абьюзера, а там уж кто знает – может, и впрямь топиться пойдет. Но Вы и дальше можете продолжать охранять ее покой и личное пространство от вторжения, оберегать ее мозг от запудривания и распоряжаться ее временем по своему усмотрению. Действительно: зачем ей время на подумать? Лучше по барам и клубам прошвырнуться. Подумать успеет же еще, да? Со своими загонами сама как-нибудь справится. Ведь тут же кругом одни равнодушные! Им и дела нет. Они нарасхват! А Вы должность получите. Отличный план, Юля!

Рыжая смотрела на внезапно взвившегося врача во все глаза. По мере того, как до девушки доходил смысл сказанного, прозвучавших только что обвинений, её щеки багровели, глаза превращались в щелочки, а ладошки сжимались в кулаки.