Из Африки - Карен Бликсен

Странное происшествие

Когда я по заданию властей проводила караваны через резервацию маасаи, случилось нечто странное, повторения чего мне потом уже не доводилось лицезреть. Дело было в середине дня, когда мы ехали в высокой траве.

В Африке воздух играет гораздо большую роль в пейзаже, чем в Европе: он полон причудливых виражей, отчасти именно он — арена всех здешних событий. В полдень воздух колеблется, как скрипичная струна, слоями поднимает высоко в небо траву, деревья и холмы и творит в сухой траве серебристые водные зеркала. Мы плыли в живом прокаленном воздухе. Я, вопреки обыкновению, далеко обогнала фургоны; со мной были только Фарах, мой пес Даск и мальчишка, присматривавший за Даском. Мы помалкивали, потому что в такое пекло не до разговоров. Внезапно весь горизонт пришел в движение: эти волны были вызваны уже не колебаниями нагретого воздуха, а, по всей видимости, перешедшим в галоп стадом антилоп, помещавшимся до того в правом углу пейзажа, а теперь бросившимся наискосок.

— Посмотри, сколько гну! — сказала я Фараху.

Но уже через несколько минут я не была уверена, что это всего лишь гну. Я попыталась воспользоваться биноклем, но в разгар дня этот прибор практически бесполезен.

— Как ты думаешь, это гну? — спросила я Фараха.

Даск сделал стойку на стадо, навострив уши и провожая животных острым взглядом. Я часто пускала его в саванне вдогонку за газелями, однако в такую жару предпочла поберечь его и велела мальчишке взять его на поводок. Но было поздно: Даск взвыл и совершил такой прыжок, что мальчишка не устоял на ногах. Мне самой пришлось схватиться за поводок и удерживать пса что было мочи. Глядя на стадо, я снова спросила у Фараха:

— Что это такое?

В саванне очень трудно правильно определить расстояние. Причина и в дрожании воздуха, и в монотонности пейзажа, и в форме одиночных колючих деревьев, которые издали ничем не отличаются от могучих лесных великанов, хотя на самом деле имеют высоту не больше двенадцати футов, так что за ними даже не могут прятаться жирафы. Размер животных, перемещающихся в отдалении, совершенно невозможно определить правильно: в полдень в порядке вещей принять шакала за большую антилопу канну или страуса — за буйвола.

Через минуту Фарах ответил:

— Это дикие собаки, мемсагиб.

Обычно дикие собаки появляются группами по три-четыре, хотя иногда можно натолкнуться и на дюжину. Африканцы боятся диких собак и называют их убийцами. Однажды, прогуливаясь верхом неподалеку от фермы, я натолкнулась на четырех диких собак, которые долго преследовали меня на расстоянии пятнадцати ярдов. Два маленьких терьера, которые в тот раз сопровождали меня, жались к моей лошади и норовили нырнуть ей под брюхо, пока мы не переправились через реку и не оказались на территории фермы. Ростом дикая собака уступает гиене и приближается к овчарке; она черная, с белыми кончиками ушей и хвоста. Шкура дикой собаки никуда не годится: ее шерсть груба, клочковата и дурно пахнет.

Сейчас перед нами было, наверное, с полтысячи диких собак. Они передвигались неторопливой рысью и как-то странно, не глядя по сторонам, словно их кто-то напугал или их путешествие преследовало определенную цель. Сблизившись с нами, собаки немного заволновались, но не сбавили шаг. Между ними и нами было теперь не больше пяти-десяти ярдов. Они бежали длинной колонной, по трое-четверо, поэтому прошло немало времени, прежде чем они скрылись из виду.

— Собаки идут издалека и очень устали, — сказал Фарах.

Когда опасность миновала, мы вспомнили про свой караван. Он сильно отстал, и мы, взволнованные зловещей встречей, сели в траву, дожидаясь фургонов. Даск был вне себя: он рвался с поводка, горя желанием броситься вдогонку за дикими сородичами. Я обняла его за шею. Если бы я вовремя его не привязала, дикие собаки разорвали бы его в клочья.

Погонщики, оставив фургоны, бросились к нам, чтобы узнать, что произошло. Я не могла объяснить ни им, ни самой себе, откуда взялось такое количество диких собак. Африканцы восприняли это как дурное предзнаменование, символ надвигающейся войны, так как дикие собаки питаются мертвечиной. Впоследствии они почти не обсуждали это происшествие между собой, хотя любили вспоминать все другие события тех дней.

Я многим описывала это событие, но мне никто не верил. Тем не менее, я говорю правду и могу призвать в свидетели слуг.

Попугай

Старый датчанин-судовладелец вспоминал свою молодость. Однажды в возрасте шестнадцати лет он провел ночь в сингапурском борделе. Он явился туда в компании матросов с отцовского корабля и разговорился со старой китаянкой. Узнав, что он родом из очень далекой страны, она принесла своего старого попугая. По ее словам, тот попугай был давным-давно преподнесен ей возлюбленным-англичанином голубых кровей. Юноша решил, что птице не меньше ста лет. Она могла трещать на всевозможных языках, удачно дополняя космополитическую атмосферу заведения.

Однако была одна фраза, которой возлюбленный китаянки научил попугая еще до того, как отдал его ей; эту фразу она никак не могла понять и неоднократно прибегала к помощи посетителей, которые тоже разводили руками. Уже много лет назад она рассталась с надеждой узнать у кого-нибудь значение таинственного изречения. Но юноша приплыл из такой далекой страны! Вдруг попугай произносит нерасшифрованную фразу на его языке?

Предложение одновременно растрогало и напугало юношу; при мысли, что из чудовищного клюва птицы могут вырваться датские слова, он едва не выбежал из борделя, но все же остался, не желая огорчать старуху.

Однако изречение оказалось на классическом греческом языке. Птица произносила слова очень медленно, и юноша достаточно помнил греческий, чтобы узнать отрывок из Сапфо:

Ушли Плеяды и луна,Уж полночь минула,Часы текут, текут,А я лежу одна.

Услышав перевод, старуха пожевала губами, закатила свои узкие глаза и попросила продекламировать строки еще раз. Слушая, она кивала головой.

ПРОЩАНИЕ С ФЕРМОЙ

Тяжелые времена

Ферма располагалась слишком высоко для выращивания кофе. В холодные месяцы на почве в низких местах случались заморозки, после чего по утрам молодые отростки кофейных деревьев с ягодами становились бурыми и быстро вяли. С равнин до нас долетал сильный ветер, и даже в благоприятные годы у нас не бывало такой урожайности, как в Тике и Киамбу, расположенных на высоте всего четырех тысяч футов над уровнем моря.