Том 21. Жизнь Клима Самгина. Часть 3 - Максим Горький

Было немножко грустно, и снова ощущалось то ласковое отношение к себе, которое испытал он после беседы о Безбедове с Мариной.

Через день, сидя у Марины, он рассказывал ей о Мише. Он застал ее озабоченной чем-то, но, когда сказал, что юноша готовится к экзамену зрелости, она удивленно и протяжно воскликнула:

— Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич — замечательное лицо! — тепло сказала она. — Всю жизнь — по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще — подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него — викарный…

«Почему фабрикант революционеров вызывает ее симпатию?» — спросил себя Самгин, а вслух сказал, улыбаясь:

— Ты очень умеешь быть объективной. Марина промолчала, занося что-то карандашом в маленькую записную книжку. Рассказ Самгина о кружке Пермякова не заинтересовал ее, — послушав, она равнодушно сказала:

— Нечто похожее было в Петербурге в девятьсот третьем году, кажется. Да и об этом, здешнем, я что-то слышала от Лидии.

И тихонько засмеялась, говоря:

— Вот ей бы пристало заняться такими забавами, а то зря возится с «взыскующими града»: жулики и пакостники они у нее. Одна сестра оказалась экономкой из дома терпимости и ходила на собрания, чтобы с девицами знакомиться. Ну, до свидания, запираю лавочку!

Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл, становился все уже, но — спокойнее, события принимали все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.

Весной снова явился Лионель Крэйтон; оказалось, что он был не в Сибири, а в Закавказье.

— Очень богатый край, но — в нем нет хозяина, — уверенно ответил он на вопрос Клима: понравилось ли ему Закавказье? И спросил: — Вы — были там?

— Нет, — сказал Самгин.

— Я думаю, это — очень по-русски, — зубасто улыбнулся Крэйтон. — Мы, британцы, хорошо знаем, где живем и чего хотим. Это отличает нас от всех европейцев. Вот почему у нас возможен Кромвель, но не было и никогда не будет Наполеона, вашего царя Петра и вообще людей, которые берут нацию за горло и заставляют ее делать шумные глупости.

Марина, вскрывая ножницами толстый пакет, спросила:

— Глупости — походы на Индию?

— И — это, — согласился Крэйтон. — Но — не только это.

Самгин отметил, что англичанин стал развязнее, говорит — свободнее, но и — небрежней, коверкает слова, уже не стесняясь. Когда он ушел, Самгин сообщил свое впечатление Марине.

— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать гам. Говори, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?

— Скучно с ним, — сказал Самгин.

— Это — отказ?

— Нет, надо подумать.

— Ты — не думай, а решись поскучать.

Самгин не прочь был сделать приятное ей, даже считал это обязанностью.

И через два дня он сидел в купе первого класса против Крэйтона, слушая его медленные речи.

— Даже с друзьями — ссорятся, если живут близко к ним. Германия — не друг вам, а очень завистливый сосед, и вы будете драться с ней. К нам, англичанам, у вас неправильное отношение. Вы могли бы хорошо жить с нами в Персии, Турции.

Самгин слушал его суховатый баритон и сожалел, что англичанина не интересует пейзаж. Впрочем, пейзаж был тоже скучный — ровная, по-весеннему молодо зеленая самарская степь, черные полосы вспаханной земли, маленькие мужики и лошади медленно кружатся на плывущей земле, двигаются серые деревни с желтыми пятнами новых изб.

— Александретт а, выход в Средиземное море, — слышал Самгин сквозь однообразный грохот поезда. Длинный палец Крэйтона уверенно чертил на столике прямые и кривые линии, голос его звучал тоже уверенно.

«Он совершенно уверен, что мне нужно знать систему его фраз. Так рассуждают, наверное, десятки тысяч людей, подобных ему. Он удобно одет, обут, у него удивительно удобные чемоданы, и вообще он чувствует себя вполне удобно на земле», — думал Самгин со смешанным чувством досады и снисхождения.

— Вы очень много посвящаете сил и времени абстракциям, — говорил Крэйтон и чистил ногти затейливой щеточкой. — Все, что мы знаем, покоится на том, чего мы никогда не будем знать. Нужно остановиться на одной абстракции. Допустите, что это — бог, и предоставьте цветным расам, дикарям тратить воображение на различные, более или менее наивные толкования его внешности, качеств и намерений. Нам пора привыкнуть к мысли, что мы — христиане, и мы действительно христиане, даже тогда, когда атеисты.

«Он не может нравиться Марине», — удовлетворенно решил Самгин и спросил: — Марина Петровна сказала мне, что ваш отец — квакер?

— Да, — ответил Крэйтон, кивнув головою. — Он — умер. Но — он прежде всего был фабрикант… этих: веревки, толстые, тонкие? Теперь это делает мой старший брат.

И, показав веселые зубы, Крэйтон завязал пальцем в воздухе узел, шутливо говоря:

— Это — очень полезно, веревки!

«В конце концов счастливый человек — это человек ограниченный», — снисходительно решил Самгин, а Крэйтон спросил его, очень любезно:

— Я вас утомляю?

— О, нет, что вы! — возразил Самгин. — Я молчу, потому что внимательно слушаю…

— Вы — мало русский, у вас все говорят очень охотно и много.

«Не больше тебя», — подумал Самгин. Он улегся спать раньше англичанина, хотя спать не хотелось. Сквозь веки следил, как он аккуратно раздевается, развешивает костюм, — вот он вынул из кармана брюк револьвер, осмотрел его, спрятал под подушку.

Самгин мысленно усмехнулся и напомнил себе, что его револьвер — в кармане пальто.

Среди ночи он проснулся, пошел в уборную, но, когда вышел из купе в коридор, кто-то сильно толкнул его в грудь и тихо сказал:

— Назад, дура!

Самгин ударился плечом о ребро двери, вскрикнул:

— Что такое? — в ответ ему повторили:

— Прочь, дура!

Огонь в коридоре был погашен, и Самгин скорее почувствовал, а не увидел в темноте пятно руки с револьвером в ней. Раньше чем он успел сделать что-нибудь, сквозь неплотно прикрытую занавеску ворвалась полоска света, ослепив его, и раздался изумленный шопот:

— О, чорт, опять вы!

— Я вас не знаю, — довольно громко сказал Самгин — первое, что пришло в голову, хотя понимал уже, что говорит Инокову.

— Убирайтесь, — прошептал Иноков и, толкнув его в купе, закрыл дверь.

Самгин нащупал пальто, стал искать карман, выхватил револьвер, но в эту минуту поезд сильно тряхнуло, пронзительно завизжали тормоза, озлобленно зашипел пар, — Самгин пошатнулся и сел на ноги Крэйтона, тот проснулся и, выдергивая ноги, лягаясь, забормотал по-английски, потом свирепо закричал:

— Кто такой?

— Тише, — сказал Самгин, тяжело перевалясь на свое место, — слышите?

Впереди, около паровоза, стреляли, — Самгин механически считал знакомые щелчки: два, один, три, два, один, один. При первом же выстреле Крэйтон зажег спичку, осветил Самгина и, тотчас погасив огонек, сказал вполголоса:

— Держите револьвер дулом вниз, у вас дрожат руки.

Самгин, опустив руку, зажал ее вместе с револьвером коленями.

— Бандиты? — догадался Крэйтон и, пробормотав:

«Вот — Америка!» — строго сказал: — Когда откроют дверь — стреляем вместе, — так?

— Да, да, — ответил Самгин, прислушиваясь к шуму в коридоре вагона и голосу, командовавшему за окном:

— Кондуктор, погаси фонарь! Кому я говорю, дура? Стрелять буду, — не болтай фонарем.

«Иноков… Это — Иноков. Второй раз!» — ошеломленно думал Самгин.

— Э, дура!

Хлопнул выстрел, звякнуло стекло, на щебень упало что-то металлическое, и раздался хриплый крик:

— Эй, вы, там! Башки из окон не высовывать, из вагонов не выходить!

Было странно слышать, что голос звучит как будто не сердито, а презрительно. В вагоне щелкали язычки замков, кто-то постучал в дверь купе.

— Не открывать! — строго сказал Крэйтон.

— Напали на поезд! — прокричал в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что всё еще стреляют. Он не был уверен в этом, но память его непрерывно воспроизводила выстрелы, похожие на щелчки замков.

Время тянулось необычно медленно, хотя движение в вагоне становилось шумнее, быстрее. За окном кто-то пробежал, скрипя щебнем, громко крикнув: