Тайный Союз мстителей - Хорст Бастиан

Трудно было объяснить, почему так много народу шагало за гробом. Вряд ли всех захватило горе. Часть пошла на похороны потому, что таков уж обычай, а часть, может быть, потому, что костер, зажженный во имя мира, оставил след в их сердцах.

Они несли цветы и венки и много-много сирени. Весна — время сирени, и, может быть, это самые прекрасные цветы, ибо после холодных и ненастных зимних дней сирень как бы говорит усталым и измученным людям: жизнь восторжествовала, хотя вначале и было очень трудно.

В последние дни учитель Линднер был бледен, щеки ввалились. Но когда его кто-нибудь спрашивал, не болен ли он и в самом деле, он отвечал: «Да что вы! Это у нас в роду». Сейчас, шагая вместе с траурной процессией, он время от времени поглядывал на гроб, и лицо его искажалось от боли.

Альберт и Друга никак не могли отделаться от ощущения, что они идут впереди колонны заключенных, которых ведут по улицам для того, чтобы население могло забросать их камнями. Даже трава на обочине и птицы на заборах в гневе отворачивались от них. В шепоте траурного поезда им слышались проклятия. От косых взглядов у них ныло все тело, отнимались ноги. Что надо было этим людям? Все смотрели на них, как на убийц. Но мстители ведь не хотели того, что случилось у костра. Нет, не хотели!

Несколько раз их допрашивали полицейские. Но ребята Альберта упорно молчали.

Тем временем лес поглотил весь траурный поезд. Разнесся последний удар колокола, а затем уже слышен был только шум деревьев.

Друга взглянул на Альберта, лицо которого выражало скорее ненависть, чем печаль. Альберт перехватил его взгляд и пододвинулся ближе.

— Сейчас-то они все за гробом бегут! — процедил он сквозь зубы. — А раньше? Кто из них хоть раз подумал о Гансе?

Друга не ответил. Возможно, Альберт и был прав, а возможно, и нет. Ведь немало изменилось после памятного родительского собрания. Почему, например, мстителям теперь приходится куда меньше мстить? Потому только, что у них меньше основания для мести. А почему меньше? Потому что приехал учитель Линднер? Вряд ли. Он один никогда бы не справился. Вокруг него теперь столько людей! Как же это все произошло? Сначала арестовали группу Грабо и лесничего с их подручными, и это сразу сказалось на Руди Бетхере. Он уже не был рабом. Жить ему стало легче, и он не ходил с таким подавленным видом, как прежде. Теперь и у Сынка в доме, кажется, все наладилось. А Вольфганг пойдет в университет! Разве мог кто-нибудь об этом даже подумать год назад? Всех малышей Вальтера устроили в детский сад, и он сразу перестал красть. Да и вообще так много изменилось с тех пор! А поначалу вроде и не скажешь, в чем, собственно, эти изменения состоят. Нет, нет, в самом настроении людей произошел перелом. Меньше злобы, меньше слухов, в людях появилось больше доброты. Да и как иначе объяснить, что приемный отец Длинного стал по-человечески разговаривать со своим приемышем. А в школе? В школе Друга теперь никогда не чувствовал, будто он хуже других. И потом, было ведь еще что-то другое, о чем он еще и не задумывался даже. Никто не считал их за прокаженных. Напротив, и учитель и другие ребята старались привлечь их на свою сторону. И снова Друга вспомнил о матери. В июне она перейдет на другую работу — продавщицей. Партия приняла решение увеличить магазин, и теперь одного работника за прилавком будет уже мало. А фрау Торстен предложили это место потому, что работа у нее совсем не женская, слишком тяжелая для нее. Шульце-старший так сказал.

На днях Друга вошел в дом, как раз когда мать, стоя посреди комнаты, предлагала воображаемому покупателю воображаемый товар.

В конце концов он сообразил, что это мама тренируется, готовится к своей новой специальности, и ему почему-то стало стыдно за нее.

Издали донесся колокольный звон. Процессия подошла к лесному погосту. Всюду росли цветы, трудовая песня пчел звенела над могилами…

Земля приняла гроб с телом Ганса, и воздух задрожал от птичьего щебета, словно и птицы возмущались этой бессмысленной смертью. Пастору Меллеру пришлось говорить очень громко, рядом с ним могли встать только несколько человек. Большинство толпилось поодаль.

Вместо родственников рядом с могилой стоял учитель Линднер. Он не молился, как остальные, не подпевал «за упокой». Учитель Линднер не верил в бога. Он верил только в человека. Сейчас он грустно улыбнулся. Его друг, пастор Меллер, говорил:

— Это был несчастный юноша. Нам не следует обманывать себя, вскрывая причины этого несчастья, ибо родительский дом был для него лишь внешней причиной его страданий. Нельзя с уверенностью сказать, кто больше страдал — отец или сын. Обоих ввергла в беду война, которую люди вели ради злого дела и которую господь никогда не мог благословить. Ныне горе и боль теснят наши сердца вдвойне: усопший покинул нас, когда все наши надежды были посвящены миру. Ибо стенания и плач длятся дольше самой ночи. Быть может, свежее это горе заставит нас не забывать о войне и извлечь из нее уроки для грядущего. Никто не освобождает нас от ответственности. Однажды мы допустили войну, и пусть это никогда не повторится. И в то время как я, дорогие друзья, призываю всемогущего даровать милость усопшему, чья жизнь была безутешным заблуждением, пред очами моими встают все жертвы минувшей войны. И мой голос отказывается мне служить при мысли о страданиях людских и вине людской. Я хотел бы, чтобы слово мое раскрыло сердца и мы отдали бы все ради счастья людей на этой земле. Прошлое прошло, его не вернешь. Но я хотел бы, чтобы ни сегодня, ни завтра никто на земле не проливал слез и чтобы люди вечно были счастливы!..

Пастор говорил еще долго, и у всех осталось впечатление, что слова его шли от самого сердца. Он был полон печали, но полон и веры в то, что радость восторжествует.

Когда люди вышли с погоста, по небу прокатился гром. Словно струны, из облаков тянулись нити дождя. Ветер, должно быть решив отдохнуть от бешеной гонки, утих. Деревья умолкли. Лишь дятел стучал где-то поблизости. Все спешили укрыться от дождя.

Последними покинули кладбище учитель Линднер и пастор. Они шагали, глубоко задумавшись и не обращая внимания на небо.

— Посмотри на Альберта и Другу, — заметил пастор Меллер. — Они ведь идут одни.

Примерно в ста метрах прямо через поле брели шеф Тайного Союза мстителей и его заместитель.

— Им сейчас нелегко, — ответил учитель. — Но так оно ведь и должно быть. Вот, например, заболела у кого-нибудь нога, потом началась гангрена. Беда! Без помощи человек погибнет! Но вот ему помогли, больной очнулся и вдруг увидел, что ногу ему отрезали. Ужас охватывает его! А ведь только благодаря этому спасли человеку жизнь…

— Да, — сказал пастор и вдруг улыбнулся. — Но у этих ребят ноги не отрезали, и, если ты хочешь их нагнать, придется тебе прибавить шагу, Вернер.

Учитель на прощание положил ему руку на плечо и, сойдя с дороги, пошел вслед за Альбертом и Другой.

Первые тяжелые капли шлепнулись на землю. Снова засвистел ветер. Линднер хотел было окликнуть ребят, однако передумал и только ускорил шаг. К подошвам стала прилипать земля, брызги грязи разлетались из-под ног. Дождь усиливался какими-то рывками.

Альберт и Друга пустились бежать. Должно быть, решили укрыться в копне. Очень хорошо! Теперь он их наверняка нагонит.

Линднер немного сбавил шаг. Дождь все равно уже промочил его до нитки.

Обойдя копну, он увидел Альберта и Другу. Они зарылись в солому. Оба были бледны и дрожали.

— Брр! — отряхнулся учитель, улыбнувшись. — Если я после такого полива не подрасту — всю жизнь мне в карликах ходить!

Альберт и Друга молча смотрели на него. Учитель Линднер поспешил тоже зарыться в солому между ними.

— Костюм пропал, — безучастно заметил Друга.

— Его давно пора выбросить! — сказал учитель. — Но, может, я его и отутюжу.

На этом разговор оборвался. Дождь шуршал по соломе и барабанил по земле.

— Только бы хлеба не полегли! — вновь заговорил учитель.

— Если вы думаете, — вдруг гневно и с болью выпалил Альберт, — будто мы хотели, чтобы случилось несчастье, то вы здорово ошибаетесь!

— Я уверен, что вы не хотели этого! — спокойно ответил учитель. — Никто этого не хотел! Я это прекрасно знаю. — Он поглубже зарылся в солому. У теплого влажного воздуха был какой-то особый привкус, словно смешали весну и лето. — Но то, что вы сделали, — дурная выходка, очень дурная!

Альберт вскочил и крикнул:

— Можете посадить нас в тюрьму! Мы не испугаемся! Я вам скажу, почему мы это устроили. Потому что мы не согласны с вашим коммунизмом! Вот почему! — Он пнул камень ногой.

— Вот оно что!.. — сказал учитель. — Тогда, значит, надо нам поговорить по душам. Может быть, мне удастся вам помочь. Иди садись, Альберт.

Мягкое спокойствие, с каким были сказаны эти слова, сбило Альберта с толку. Он обалдело смотрел на учителя. Затем, сев, сказал: