Левая Рука Бога - Пол Хофман

Соломон Соломон был нежным и во всем потакающим сыну родителем, какими часто бывают жестокие убийцы. Тем не менее он вынужден был скрывать свою неутихающую ярость. Невозможно было вызвать Кейла на дуэль по той причине, что он нанес травму его сыну в момент, когда это маленькое чудовище участвовало в избиении сына Маршала Матерацци. Какое бы горе, какой позор ни испытывал Маршал, имея недоумка в качестве единственного мужского наследника, он страшно разгневался бы из-за посягательства на свою родовую честь, и при всем своем военном искусстве и важном положении Соломон Соломон вполне мог очутиться на корабле, который вез бы его в какую-нибудь глухую дыру на Ближнем Востоке надзирать за погребениями в лепрозории. К терзавшей его злобе против Кейла добавилась смертельная ненависть, которая искала лишь удобного случая. И случай не заставил себя долго ждать.

Неудивительно, что Саймон-Недоумок, как называли его вдали от ушей его отца и сестры, пристрастился проводить все свободное время с Кейлом, Кляйстом и Смутным Генри. Удивительно то, что это глухонемое пополнение вовсе не раздражало их компанию, как можно было бы предположить. Он был таким же презренным чужаком, как и они сами, но они жалели его, потому что он был так близок ко всему, что представлялось им раем — деньгам, высокому положению в обществе, власти, — и в то же время так недостижимо далек от всего этого. А кроме того, делалось все, чтобы он никому не досаждал.

Его поведение и впрямь бывало неуравновешенным и эмоционально несдержанным, но только потому, что никто не взял на себя труд привить Саймону манеры, подобающие воспитанным мальчикам. На него лишь кричали, когда он кого-то раздражал, — что не оказывало никакого эффекта, поскольку он был глух, — или давали хорошего пинка под зад, что свой эффект оказывало. А полезнее всего, как вскоре все сообразили, было просто полностью игнорировать его, когда он разражался своими нечленораздельными тирадами или демонстрировал дурное поведение. Это Саймон ненавидел больше всего и, вероятно, поэтому очень быстро усвоил «кодекс основных навыков общения послушника Искупителей». Хотя навыки эти не способствовали его адаптации в мемфисских гостиных, они были единственными четкими правилами обращения с людьми, каким кто-либо когда-либо его учил.

Арбелла рассказала Кейлу, что к Саймону приставляли самых лучших учителей, однако ничего из этого не вышло. У мальчиков было по крайней мере одно большое преимущество перед лучшими мемфисскими учителями: Искупители разработали простой язык знаков, которым надлежало пользоваться в различные дни и недели, когда разговаривать было строго запрещено. Послушники же, на которых была возложена епитимья постоянного молчания, развили и усовершенствовали этот язык.

Потерпев неудачу в попытках научить Саймона хотя бы нескольким словам, Кейл стал объяснять ему знаки своего языка жестов, и тот мгновенно их подхватил: вода, камень, человек, птица, небо и так далее. Через три дня после начала уроков, когда они с Кейлом шли через парк, в котором имелся пруд с двумя плавающими на нем утками, Саймон потянул его за рукав и изобразил: «водоплавающие птицы». Именно в тот момент Кейл задумался: а такой ли уж Саймон отсталый? В течение следующей недели Саймон впитал в себя искупительский язык жестов, как сухая губка впитывает влагу. Выяснилось, что он не только не тупой, а, напротив, весьма восприимчивый к ученью.

— Нужен кто-то, кто будет придумывать для него «слова», — сказал Кейл, когда они вчетвером обедали в караульном помещении.

— Какой в этом смысл, если больше никто не будет знать, что они означают? — возразил Кляйст. — Чем это ему поможет?

— Но ведь Саймон не абы кто, правда? Он — сын Маршала. Можно за деньги нанять человека, который будет «читать» его знаки и переводить их на обычный язык.

— Лебединая Шея заплатит с удовольствием, — подхватил Смутный Генри.

Но такой поворот в планы Кейла не входил.

— Это потом, — сказал он. — Думаю, он заслуживает того, чтобы сначала отомстить отцу и всем остальным — кроме Лебединой Шеи, — совершив что-нибудь значительное. Пусть он всем им покажет! Я сам кого-нибудь найду и сам заплачу.

Объясняя свои мотивы, Кейл, безусловно, говорил правду, но не всю правду. Он отдавал себе отчет в том, что Арбелла Лебединая Шея существенно изменила свое к нему отношение, но не знал, насколько существенно. В конце концов, у него не было опыта (да и откуда бы ему взяться?) в таких вопросах, как чувства красивой и желанной девушки к человеку, который все еще смертельно пугал ее. И Кейл решил: чтобы произвести на нее впечатление, — чем более ошеломляющее, тем лучше, — он должен сделать что-нибудь очень эффектное.

Вот как на следующий день Кейл вместе с ИдрисомПукке, который был его советником в этом деле, очутился в кабинете гофмейстера Контории Ученых — института, широко известного в народе под названием «Мозгарня». Здесь обучали государственных чиновников, в большом количестве требовавшихся для управления империей. Самые важные посты — не только губернаторов провинций, но вообще всех руководителей, имеющих власть и влияние, — разумеется, оставались за Матерацци. Однако все понимали, хотя публично и не признавали, что среди Матерацци нет нужного количества тех, кто в достаточной мере обладает умом и общим здравым смыслом, чтобы управлять столь огромными владениями эффективно или, прямо скажем, хоть как-то. Для этого-то и создали Мозгарню, учреждение, действовавшее в строгом соответствии с принципом отбора по личным достоинствам, чтобы система управления не пришла в хаос из-за некомпетентности руководителей.

Повсюду, где губернатором той или иной покоренной провинции назначался сын-идиот или племянник-расточитель, его окружали внушительным количеством выпускников Мозгарни, чтобы максимально уменьшить масштабы ущерба, который он мог причинить. Таким образом, исключительно из эгоистических соображений аристократия создала это средоточие мудрости, дававшее умным и честолюбивым сыновьям купцов (но, конечно, не бедняков) простор для реализации своих амбиций и открывавшее для них определенные возможности в будущем. Это также удерживало их от участия в антигосударственных заговорах, которые погубили немало аристократий и в прошлом, и впоследствии.

Гофмейстер смерил взглядом ИдрисаПукке, чья репутация на его глазах претерпела множество взлетов и падений, с некоторой подозрительностью. Подозрения нисколько не уменьшало и присутствие рядом с ним свирепого на вид молодого головореза, пользовавшегося еще более дурной, хотя и несколько загадочной славой.