Двойники - Ярослав Веров

И вышел, оставив до крайности шокированную аудиторию. Пошел прямо на кухню, где, как водится, собрались «самые-самые». То ли самые меланхоличные, то ли самые интеллектуальные, скорее же всего — просто «самые-самые».

Данила устроился на табурете у окна, поближе к форточке. Разгоряченный выпивкой и дискуссией народ не обратил на него никакого внимания. У плиты шевелился Игорек. Он, кажется, электрик. Впрочем, Данила не был уверен.

— Где ж вы, елки, где ж вы, палки? Народ, не видал ли кто спичек короб? Нет? — вопрошал тот, ища способа воспламенить горелку. Спичек, как водится, не обнаруживалось.

— Вот, держи, — кто-то бросил через стол зажигалку.

— Вот вы, елки, вот вы, палки! Возожжем! — обрадовался Игорек и, чиркнув кремнем, продолжил, видимо, прерванное:

— Господа, насчет славянофильства распространяйтесь со всякою осторожностью и благопредусмотрением вящим. Вообрази, комрадэ, каково было б тебе, родись ты в Перу, житель гордый Анд? Посмотрел бы я на твое славянофильство, когда вокруг одни безобразные перуанки! Вольно тебе витийствовать средь цветника славянок стройных. Вот, господа, подкреплю свою тираду ясным жизненным наблюдением. По вечерам на Дворцовой площади дает представление перуанская фолкбанда, квартетом. И что? Вообразите — низенький, смуглый, широколицый и того же ранжира широкоскулый перуанец успевает и песню петь, и на своей «скрипке без смычка» наигрывать, и пристально поедать взглядом славянок младых. Вот вам истинный славянофил.

— А что ж юные славянки?

— Известное дело — падки юные славянки до экзотики. Так вот о славянофилах — какие же они славянолюбы, если не любят живых людей, а любят одни лишь рассуждения да красивости пустые? Вот перуанец — тот славянофил, он хоть и не всех славян любит, но хотя бы женскую славянскую половину.

Подал голос и негр Томба, доселе молчавший в углу у холодильника:

— Тогда я тоже славянофил!

— А я предлагаю взглянуть на проблему под другим, неожиданным, углом, — предложил в меру лысоватый незнакомец, наливая себе в фужер водки из уютной запотелой бутылки. Улыбаясь, обвел всех взглядом, как бы заверяя — не пугайтесь, будет интересно. Выпил, хлюпнул зеленоватой мякотью сочного плода киви. — Я с вашего позволения буду использовать образы. Надеюсь, все собравшиеся знакомы с творчеством братьев Стругацких? Ага, безусловно. Так вот, «Улитка на склоне»…

Гостья средних лет, с виду — жена крупного кинодраматурга, на худой конец, академика, шумно вздохнула с интонацией учительницы младших классов:

— О боже! Уже и сюда их приплели. Ребята, имейте вы хоть каплю совести, — и энергично стряхнула пепел в банку из-под майонеза.

— Я продолжу, — нимало не растерялся лысоватый, реакция собеседницы ему, очевидно, пришлась по вкусу. — Так вот, «Улитка…» Предположим, там описывается ситуация сумерек нации. Вот лес культуры, культуры древней, многообразной, обильной. Тогда лесные аборигены — это лицо стареющей нации. И что мы видим? Деградация. Живя в лесу, в недрах самой культуры, леса не понимают, используют его примитивно утилитарно. Но вот из нации выделилась группа восчувствовавших, что творится явное не то, и предпринимает некие действия. В романе это учреждение на утесе. Если хотите — утес суть занесенный некогда в недра родной культуры инородный элемент, западничество, или азиатчина. Но притом они совершенно не понимают, что всё дело в старении, в природной неумолимости, а пеняют на вот этот лес, что вокруг них, и всё норовят извести под корень или хотя бы сперва изучить, чтобы уж потом извести наверняка. А между делом отправляют естественные надобности с высоты своего утесного положения на бесчувственную массу леса, то бишь культуры…

— Однако, молодой человек, — заметил седовласый старик Корнилыч, ныне почетный пенсионер и заслуженный деятель культуры. — Зачем же так мрачно? Мы молоды, бодры духом, у нас культура высокая…

— Выше нас. А ведь эти, которые на утесе, горцы, они тоже из нас, и потому хватает их только на создание бюрократии и поддержание ее в надлежащем состоянии, то бишь на бюрократические игрища. Тут уж не до леса, руки не доходят. Ни воли, ни энергии.

— А вот щас я тебя уем! — обрадовался некий гость из Москвы. — Щас уем. Эльзочка, будь добра, передай коньячку. Спасибо, зайка. Так вот, Эдуард, в ваших построениях вы упустили из виду главное, стержень романа — амазонок, владычиц леса. Ведь это что-то да означает! Как это конкретное порождение леса вписывается в вашу концепцию… э-э… сумерек нации?

— Отчего ж. Очень даже хорошо вписывается, — с удовольствием внес свою лепту в извечный спор двух культурных центров страны Эдуард. — Дело в том, что это и есть начало, новая юная нация. Творит свою культуру, самонадеянно пуская под корень старый лес. Им глубоко безразличны прежние аборигены, им нет дела до тех, кто засел на утесе. И не владычицы они леса, а чужаки, равнодушные переделыватели под себя культурной почвы, на которой им выпало возникнуть.

— Да? — заломил бровь гость. — А прежних куда, в лагеря? В резервации?

— Нет, амазонкам просто нет дела до тех аборигенов. Предоставляют право вымереть естественным образом от одряхления.

После этих слов возникла неловкая пауза. Ситуацию разрядил негр Томба, продолжавший сидеть всё в том же углу у холодильника:

— Слух такой идьет — горсовьет компенсационный стипендия плятить не будьет.

Томба имел в виду поддержку Петросоветом студентов из бедных, но идеологически братских стран Азии, Африки и Латинской Америки.

Народ не проявил никакого сочувствия студентам из идеологически братских стран. Но народ оживился, заулыбался, зазвенел посудой, народу стало весело. А Ирина, хозяйка левой половины квартиры, не преминула переключить беседу:

— Скучно всё. Люди какие-то неинтересные стали. Куда ни придешь — только о деньгах и говорят. Скучно…

— Раньше их квартирный вопрос портил, теперь вот денежный, — охотно поддержал гость из Москвы.

С ним моментально не согласился гость из далекой провинции, из Донбасса, юноша с беспокойным пламенем в очах:

— Да где же серые и неинтересные! Ваш город — сам по себе поэзия. Эх, люди, люди! А ведь всего-то надо что хотеть разглядеть…

Данила уже давно наблюдал за этим парнем. Уже на его глазах посланец шахтерского края единолично употребил три полновесных фужера водки, не забывая и об охлажденном пиве, традиционном напитке суровых подземных тружеников. Данила с удовольствием прикидывал — сколько этот малый выкушал до его прихода, и методом экстраполяции пытался вычислить — надолго ли хватит его еще. Выходило — надолго.