Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4. - Альберт Лиханов

Клава хлюпала носом, доставала платочек, промокала слезы, и чем больше проходило времени, тем горше, тоскливее, безвыходнее делалось ей.

Когда ей стало совсем невмоготу, точно услышав тоску и увидев ее слезы, будто волшебник какой-то, по зову ее отчаяния, явился Наперсник.

Клава помнит даже миг его появления: распахнута дверь ее каморки, он стоит в дверном проеме — одна нога на порожке, внимательный, великодушный, заботливый и прямо-таки поет приятным баритоном:

— Милая Диана, уж как же я по тебе соскучился-то, а?

Отбросив бумаги, Клава вскочила, зардевшись. Участие, надежда, симпатия, дружество возвращались к ней, и она ни за что не хотела отпускать их от себя снова. Да Наперсник и не думал ничего худого.

— А ты, — с бескрайним добродушием вопрошал он, — неужели не вспоминала? Сняла бы трубочку и — бряк, бряк! — набрала бы номерочек? Спросила бы, как живете-можете, а? Как здоровьице? Нет!

Он обволакивал ее словесами, и Клава уже готова была виниться за свое равнодушие, неучастливость, беспечность — что бы ей не позвонить, разве важно для настоящих друзей, кто, где и кем работает? Боже, какая неблагодарность, ей предлагали дружбу, а она в ответ безобразно церемонилась, на что это походило?

Наперсник что-то буркнул заву, маячившему за его плечом, тот исчез, а сам по-отцовски взял Клаву за плечо и велел ей вести его по базе.

База одежды, где работала Клава, напоминала завод без станков — огромные, почти цеховые помещения, оборудованные с размахом и широтой. Блистающие никелем металлические поперечины выносливо держали сотни плечиков с костюмами, пальто, платьями. Было тут немало и такого, что покупают лишь от великой нужды — до того кургузо и бездарно сделано, что жаль материала, даже самого серого, но был и дефицит. В особом помещении при особом кладовщике хранились меховые изделия, в том числе импортные дубленки, в другом складе лежали джинсы, нарядная женская одежда — хоть сразу на бал, кофточки самых великолепных расцветок и превосходного качества.

— А скоро будет всего еще больше! — воскликнул Наперсник. — Уже выделены фонды, представляешь, — вглядывался он в Клаву. — Уже идут к нам контейнеры с дефицитом! — Потом отводил глаза. — А что, северяне хуже москвичей? Ленинградцев? Парижа, в конце-то концов?

Клава восторженно кивала головой, ее не очень волновали товары, зато бесконечно радовал приезд Наперсника и его дружба.

— А ты? — обратился он вдруг в глубине склада, когда рядом не было кладовщика. — Так скромно одета! Я понимаю, телогрейка — вроде спецодежды, но у тебя по крайней мере — есть?..

— Что? — спросила Клава.

— Модная кофточка, у вас же есть бельгийские. Костюм? Недавно получили из Финляндии. Дубленка, наконец?

Клава рассмеялась:

— На мою-то зарплату?

Клаве показалось, Наперсник как-то по-особому вглядывается в нее, будто пытается проникнуть вовнутрь. Господи, подумала она, чего же вглядываться тут? Одинокая, жалкая девчонка, вот и все. Обогрей, она и замурлычет.

Вечером Клава ужинала у Наперсника. Тщательно готовилась к этому, помня его вопрос, надела на себя все лучшее, и все же казалась себе Золушкой — то ли по действительной скромности наряда, то ли потому, что действовал, угнетал его вопрос. Но все остальное Клава сделала, как собиралась в своем трехмесячном одиночестве. С женой Наперсника они трещали весь вечер, словно две сороки, и теперь роли распределились по справедливости. Жена Наперсника Клаву поучала, а та с благодарностью переспрашивала, уточняла, соглашалась, кивала головой, в общем, была покорной и прилежной ученицей опытной учительницы, которая знала толк в таких немаловажных для женщины делах, как мода, ее современное направление и завтрашние движения.

— В моде, — говорила она, — мы отстаем от Запада лет на пять, и этот гнилой Запад знает, что делает, когда продает нам, скажем, кофточки, сезон которых уже прошел. Помнишь, вдруг мода на синтетику? Давай рубашки, носки, белье! А у них мода уже прошла — у них в моде чистая шерсть! Вот! Лет через пять отдадут нам чистую шерсть, еще что-нибудь у них появится. А нам — возьми, что негоже!

Между крабами, икрой и рюмкой коньяка жена Наперсника, уже совсем, видно, приняв Клаву в компаньонки, шепнула ей:

— Счастливая!

— Я? — удивилась Клава.

— Ну да! Скоро получишь сюрприз!

Сюрприз пришел очень деловой походкой. Через день — здесь все делалось четко и быстро, если делалось вообще, — к базе подошла главковская «Волга», и шофер, отыскав Клаву, велел ей быстро собираться к начальству.

Она подумала, про неприятности, заволновалась, едва переоделась, не приведя себя как следует в порядок, села в машину.

Клава гадала, что ее привезут к Наперснику, это вызвал он, хотя товаровед базы не имел дел с таким высоким чином, но ее провели еще выше, на самый, как говорят, верх, усадили на диван в приемной руководства. Трещали телефоны, секретарша тявкала в них совершенно по-собачьи, не фразами, а словами, и они выходили как-то в один звук, ну действительно по-собачьи:

— Нет! Не будет! Занят! Звоните заму!

Послышалось резкое жужжание, секретарша метнула ладонь к одной из трубок, из шавки превратилась в кошку, промурлыкала нараспев: «Хоро-ош-шо, Ан Аныч!» — ласково уложила трубку на место, точно баюкая ее, встала с кресла, одернула платье, поправила поясок и, приопустив голову, точно канатоходец, пошла, разглядывая в полу какую-то ей только видимую прямую линию, — пошла, приставляя каблук к носочку, ровненькой линией прямо к массивной двери, потом вскинула голову, ласково оглядела Клаву и промурлыкала ей:

— Пож-жалуй-йс-ста!

Высокий кабинет утопил Клаву в необыкновенно мягком импортном кресле, обаял осторожным, вкрадчивым басом, наивными вопросами про общественную работу в институте и комсомольский стаж. Из-за плеча высокого начальства улыбалось знакомое лицо Наперсника, и, отвечая на вопросы, Клава, сама не понимая отчего, обращалась к учителю.

Разговор походил на какое-то плутание возле пня.

Чего-то все топтались на одном месте. Не понимая, Клава все-таки стала успокаиваться: неприятностями пока не пахло. Да и какие, собственно, у нее неприятности?

И вдруг она услышала:

— Мы вот тут решили выдвинуть вас. Заведующей базой.

Клава успокоилась настолько, что сразу не поняла. Показалось, это не о ней. Доходило медленно, какими-то толчками.

— Специалист с высшим образованием, ключевой пост. В наших условиях — большая самостоятельность, особые права.

Она глядела в лицо Наперсника и понимала, что не согласиться не сможет. Новая должность, конечно, сулила много забот, но зато и больше уважения. Расстояние между ней и домом Наперсника сокращалось, а ей так одиноко было здесь.

Наперсник улыбался ей, округлял глаза, кивал за плечом начальства, и Клава кивнула, соглашаясь. Услышала свой голос со стороны — какой-то грубый и неприветливый:

— Спасибо за доверие…

Теперь они общались каждый день. И не только по делу, в главке. Каждый вечер, как к себе, Клава шла к знакомому, и впрямь ставшему родным, дому. Ей просто требовалось поразузнать подробности новой работы. В институте учат всему, кроме главного: как обращаться с людьми, как с ними разговаривать. К тому же на базу обрушился настоящий шквал товаров. Требовались разворотливость, четкость, от Клавы требовались новые черты характера — сама работа заставляла подобраться, быть сдержанной, деловитой. Не так-то это просто — из разговорчивой и мягкой сразу превратиться в суховатую и резкую. Но что делать? Этого требовала работа — иначе ни с чем не справишься, все завалишь. Клава чувствовала, как в бесконечных разговорах по телефону у нее непроизвольно возникают собачьи интонации той секретарши возле высокого кабинета. Товары получали магазины, а их директора и завы выкатывали Клаве столько хлопот, что человечность и понимание оказывались просто опасными свойствами характера — ничего себе, дела!

И вот Клава бежала к Наперснику. Советовалась.

Он был наверху блаженства! Вечера в его доме походили на институт усовершенствования. Клава узнавала бесчисленное множество подробностей, каких никогда и не слыхивала. Обучалась системе: завбазой — магазин, завбазой — заведующий отделом, трест, главк. Среди прочего, Наперсник научил Клаву многим важным вещам, без знания которых она бы, конечно же, зарылась, влезла в неприятности. Но первая ревизия прошла идеально! Клава боялась ее хуже пожара, но первая ревизия прошла замечательно, и вечером — в честь победы, в честь Наперсника, его бескорыстной помощи и дружбы — они распили бутылку шампанского, которую принесла Клава. Для нее первая победа означала еще и правильность пути, новую уверенность: она может нести колоссальную ответственность, может быть хозяйкой громадного состояния, может управлять людьми.