Аламут - Владимир Бартол

Зулейка была полна нетерпеливого предвкушения. Честь возглавить секцию была ей по плечу. Она мечтала о том, как неизвестный красавец Юсуф влюбится в нее и только в нее, презрев всех остальных. Среди стольких девиц она будет избранной. И она заслужила это, в конце концов. Разве не была она самой красивой, самой сладострастной из всех?

Когда она выпивала свой кубок вина, то становилась очень мягкой. Она была слепа ко всему, что ее окружало. Она взяла арфу и стала перебирать струны. В своем воображении она видела себя любимой и желанной. Она очаровывала, покоряла и, сама того не осознавая, постепенно влюбилась в незнакомца, которого они ждали.

Несмотря на всю роскошь, вокруг Мириам все было мрачно и безрадостно. Девушки в ее павильоне были одними из самых застенчивых и менее самостоятельных. Они хотели бы прижаться к Мириам и попросить у нее поддержки. Но Мириам была отстранена от них своими мыслями.

Она не думала, что осознание того, что Хасан ее не любит, так сильно на нее повлияет. И, возможно, даже не это было истинной причиной ее боли. Хуже всего было то, что она была для Хасана лишь средством, инструментом, который помог бы ему достичь какой-то цели, не имеющей ничего общего с любовью. Спокойно, без ревности, он передавал ее на ночь другому.

Она знала мужчин. Моисей, ее муж, был стар и отвратителен. Но и без ее слов ей было ясно, что он скорее умрет, чем позволит другому мужчине прикоснуться к ней. Мухаммед, ее любовь, рисковал жизнью и погиб, чтобы заполучить ее. Когда позже ее продали в Басру, она не теряла надежды, что любой хозяин, купивший ее, не подпустит к ней другого мужчину, даже если она рабыня. Она сохранила эту веру в себя и тогда, когда стала собственностью Хасана. Его сегодняшнее решение потрясло основы ее уверенности в себе и унизило до глубины души.

Она бы заплакала, если бы могла. Но ее глаза словно больше не были способны на слезы. Ненавидела ли она Хасана? Ее чувства были странно сложными. Сначала было ясно, что у нее нет другого выбора, кроме как броситься в Шах-Руд. Потом она решила отомстить. Но и это желание угасло, уступив место глубокой печали. Чем больше она думала об этом, тем больше понимала, что поведение Хасана было абсолютно последовательным. Его взгляды, полные презрения ко всему, что массы считали священным и неоспоримым, его двойственное отношение ко всем общепринятым знаниям, его абсолютная свобода мысли и действий - разве все это не очаровывало и не раздражало ее бесчисленное количество раз? Это были слова. Сама она была слишком слаба, чтобы осмелиться или суметь воплотить их в жизнь. Она также не предполагала, что он настолько силен.

Теперь она начала понимать и эту его сторону. В каком-то смысле он был расположен к ней, и, возможно, она ему даже нравилась. Она чувствовала, что должна уважать его. Для него интеллектуальное понимание чего-то было в то же время повелением воплотить это в жизнь. Его интеллектуальные выводы также были обязательствами. Сколько раз она говорила ему, что больше не способна никого по-настоящему любить, что ни во что не верит и не признает существования универсальных законов поведения? Она вела себя так, словно давно избавилась от всех предрассудков. Разве своим последним решением он не показал, что верит ей? Что он ее уважает?

Для нее больше ничего не было ясно. О чем бы она ни думала, как бы ни пыталась понять все это, в конечном итоге она осталась с болью, с осознанием того, что ее унизили и что для Хасана она была всего лишь объектом, который он мог перемещать, как ему заблагорассудится.

Она осторожно пила больше вина, чем следовало, и опустошала кубок за кубком. Но ей казалось, что она становится все трезвее и трезвее. Внезапно она поняла, что действительно кого-то ждет. Странно, но за все это время она ни разу не вспомнила об ибн Тахире. Хасан рассказывал ей, что он был необыкновенно умным и поэтом. На нее нахлынуло какое-то странное чувство, словно ее коснулось невидимое крыло. Она вздрогнула, почувствовав близость судьбы.

Она взяла в руки арфу и провела пальцами по струнам. Она застонала, пронзительно и тоскливо.

"Как она прекрасна сегодня", - прошептала Сафия. Она взглянула на Мириам.

"Когда ибн Тахир увидит ее, он сразу же влюбится", - прокомментировала Хадиджа.

"Как это будет здорово", - обрадовалась Сафия. "Давайте сочиним для них стихотворение".

"Вы бы хотели, чтобы он влюбился в нее настолько сильно?"

"Безусловно".

Без лишних слов великие даяки проводили Хасана на вершину башни. Выйдя на площадку, они заметили тусклое свечение, ослаблявшее свет звезд с той стороны, где располагались сады. Вместе с Хасаном они поднялись на крышу башни и заглянули за край.

Три павильона погрузились в море света. Они были освещены изнутри и снаружи. Сквозь стеклянные башни и стены было видно все, что в них движется, бесконечно уменьшаясь в размерах.

"Ты мастер, которому нет равных", - сказал Абу Али. "Я бы сказал, что ты поклялся вывести нас из одной неожиданности в другую".

"Это как волшебство из "Тысячи и одной ночи", - пробормотал Бузург Уммид. "Даже самые серьезные сомнения исчезают перед лицом твоих способностей".

"Подожди, не хвали меня слишком рано", - рассмеялся Хасан. "Видимо, наша молодежь все еще спит там, внизу. Занавес еще даже не поднят. Мы не увидим, стоила ли работа того, пока это не произойдет".

Он рассказал им об устройстве садов и о том, кто из троицы находится в том или ином павильоне.

"Для меня совершенно непонятно, - сказал Абу Али, - как вам пришла в голову идея этого плана. Единственное объяснение, которое я могу придумать, - это то, что тебя, должно быть, вдохновил какой-то дух. Но не Аллах".

"О, это точно был не Аллах", - ответил Хасан, улыбаясь. "Скорее, наш старый друг Омар Хайям".

Он рассказал своим друзьям о том, как двадцать лет назад навестил его в Нишапуре и как невольно послужил источником вдохновения для его сегодняшнего эксперимента.

Абу Али был поражен.

"Ты хочешь сказать, что у тебя с тех пор был этот план? И ты не потерял рассудок? Клянусь бородой мученика Али! Я бы и месяца не продержался, если бы придумал что-нибудь столь великолепное. Я бы бросился воплощать его в жизнь и