Порфира и олива - Жильбер Синуэ

Привратником у Юлиана служил престарелый вольноотпущенник. Он и проводил посетителя в роскошный атриум.

Калликст не смог, хоть и попытался, узнать место, где много лет назад они с Фуском побывали как гости. После пожара, случившегося в ту достопамятную ночь, дворец был, видимо, перестроен полностью, так как ничто здесь не напоминало прошлого. Или такой беспамятностью он обязан лихорадке, сжигающей его тело? С тех пор как он выбрался из Кастра Перегрина, его преследовало ощущение, будто он находится в центре туманной завесы, которая двигается вместе с ним, глуша звуки, размывая очертания предметов. Холодный пот стекал у пего по спине. Ноги дрожали и подламывались.

Но не грохнется же он здесь в обморок! После того как преодолел столько препятствий — нет, ни за что...

Он постарался сосредоточить все внимание на Дидии Юлиане-младшем. Знает ли он, что Калликста арестовали? Виделся ли с Карпофором с наступления календ? В таком случае мечты рухнут бесповоротно.

Ему явственно послышался голос Марка: «Чтобы мне без обмана! Четыреста тысяч сестерциев, и ни ассом меньше!».

Он нервно прохаживался вокруг имплювия, в душе проклиная маниакальное пристрастие к гигиене, обуявшее некоторых римлян. Привратник заявил, что Юлиан примет его после омовения, и теперь Калликст гадал, сколько времени может занять эта процедура.

В четвертый уже раз он поднял взгляд на водяные часы, что красовались в углу комнаты. Если судить по уровню жидкости, он здесь совсем недавно. А чувство такое, будто это ожидание тянется целый век.

Тут у него за спиной послышалось шлепанье сандалий. Он обернулся. Из всей мыслимой одежды на молодом сенаторе была только шерстяная набедренная повязка, не скрывавшая округлившегося животика.

— Входи, — пригласил он, откидывая толстую портьеру, за которой взгляду гостя открылся табулинум. — Я предпочитаю, чтобы никто не знал, что я задолжал твоему хозяину.

Повнимательней взглянув на посетителя, он забеспокоился:

— Ведь это Карпофор тебя прислал, не так ли?

— Так, господин. Разве ты меня не помнишь? Мы виделись в термах Тита.

— Да-да, в термах...

— Меня зовут Калликст.

— Вроде бы припоминаю. Но если память мне не изменяет, тогда ты не носил бороды?

— Это верно. Но муки бритья так мне надоели, что я решил подражать философам.

— Ты прав. К тому же философы — это публика такого сорта, что только ношение бороды вынуждает признать за ними какую ни на есть мудрость. В остальном же... а, да все они нечестивцы!

Не прекращая разглагольствовать, Дидий Юлиан раскрыл большой сундук, придвинутый к одной из стен, и потряс увесистым кожаным кошельком:

— Вот. Два десятка эвбейских талантов. Зная твоего хозяина, я их приготовил заблаговременно. А теперь выдай мне расписку в их получении.

Расписка! О Дионис, как он не подумал о столь важной подробности! Стараясь сохранить самый непринужденный тон, он выговорил:

— Мой... мой хозяин пришлет ее тебе, когда я вручу ему деньги.

Юлиан, который чуть было не положил кошель ему в руку, разом одумался:

— Об этом речи быть не может! Неужели Карпофор воображает, что я передам ему такую сумму без расписки? Если я так поступлю, он вполне способен через денек-другой вторично потребовать у меня тот же долг.

— Господин Юлиан! Как ты можешь подозревать моего хозяина в подобной низости? И своего же тестя вдобавок!

— Мой тесть — старая сирийская крыса, которая исхитрилась прорыть себе нору в сыре. А его дочка и того хуже. Я выдам тебе эти двадцать талантов не иначе как в обмен на документ, подписанный и датированный его собственной рукой.

Твердость, с какой это было заявлено, не оставляла никакой возможности усомниться в том, что решение римлянина окончательно. Но Калликст все-таки попытался протестовать:

— Господин! Я тебя уверяю, что...

— Ты меня понял. А теперь ступай!

Будто в дурном сне, Дидий Юлиан повернулся и пошел прочь, заботливо прижимая кошель к груди.

Возвратясь в атриум, Калликст приостановился у мраморного портика, окружающего имплювий. После дождей воды там набралось по колено. Ему подумалось, что хорошо бы кинуться в Тибр и, не трепыхаясь больше, пойти ко дну. Под этим кровом только что развалилось все, что он измыслил и предпринял. Он почувствовал внезапное сожаление: надо было броситься на сенатора, прикончить на месте...

— Калликст!

Он обернулся. Но никого не увидел.

— Калликст!

На сей раз он определил, откуда доносится зов. Между занавесей, скрывающих вход в коридор, мелькнула белая рука. Он послушно шагнул туда, но тут над самым ухом раздался голос Юлиана:

— И не забудь передать своему хозяину мои приветствия!

Сенатор, не останавливаясь, прошел через табулинум, поспешая в термы.

— Калликст!

Снова этот голос. Он ему напомнил что-то очень знакомое. Фракиец приблизился, и занавеси почти тотчас были отброшены в сторону. Маллия.

Должно быть, молодой женщине сообщили о его визите, когда она была в купальне, так как на ней все еще были деревянные сандалии и просторный купальный халат.

Он шагнул ей навстречу.

— Да ты хромаешь?

— Пустяки, неудачно упал.

— И впрямь неудачно, у тебя кровь течет.

Калликст с испугом заметил, что на его тунике действительно проступило красноватое круглое пятно.

— Ничего серьезного. День-другой, и следа не останется.

— Пойдем! — она взяла его за руку.

— Нет, Маллия, мне...

— Пойдем, тебе говорят!

Покои дворца Юлиана были так же тесны и столь же скудно меблированы, как и в большинстве римских жилищ: низкое легкое ложе, большое наклонное зеркало на ножках — псише, сундук для одежды, широкое кресло, стол, где разложена уйма гребней, шпилек для волос, горшочков с румянами, притираниями и благовониями. При виде этих принадлежностей в памяти фракийца мгновенно ожил голос Флавии:

«Думаешь, она довольствуется простой прической в республиканском вкусе? Нет, никогда, это было бы святотатством. Говорю тебе, она помешана!».

От комнат квиритов эти покои отличало только богатство декора: фрески на потолке, мозаичный пол, стены из мрамора редких сортов и... массивный серебряный ночной горшок.

— Дай-ка я посмотрю твою рану, — сказала молодая женщина, помогая Калликсту спять тунику.

При виде множества шрамов, усеявших его кожу, она не смогла сдержать крик ужаса:

— О Изида! Да как же ты ухитрился?..

Калликст чувствовал себя вконец раздавленным, изнуренным, он устал от всего. Даже не попытался солгать:

— Это работа «скорпиона».

— Не может быть! Тебя избили «скорпионом»? Как только посмели учинить подобное? Кто? Наверняка Елеазар.